[Тёмная сторона силы]

Название: День 27. Средневековье. Из жизни в сказку.
Фандом: Король и Шут (сериал)
Персонаж: Миха/Андрей
Рейтинг: R
Жанр:, слэш, намёк на гет.
Страдающее такое Средневековье, собрала все мифы и страшилки о нём. Ничего, в конце всё хорошо будет.
Место и время, а также упоминающаяся религия - весьма условные.
Немного мистики, странный авторский юмор.

Парень по прозвищу Князь, который весной поселился под городским мостом, в нечистом месте, - про него все знали, что он колдун. Не трогали до поры, до времени. А то как же в городе без колдуна - не всё поправляется постом и молитвой. Ходить к нему немногие отваживались, да и некоторым из них он, говорят, отказывал. Ещё в набегавшем с реки тумане можно было столкнуться с другими, странными, посетителями, плывущими, как тени. Не иначе - демонами, которые в чёрном деле помогали. А ну как ещё Князь явится в своём настоящем обличье, уродливом, как чумной труп, да пошлёт куда подальше, или цену непомерную заломит. Все, все знали, что ангельское лицо и золотые волосы, которыми он щеголял при свете дня, - дар тёмных сил. Может, он и молодым не был вовсе, слишком уж хитёр. Как он появлялся - самые пугливые отходили в сторонку.
Ну, может, и не все считали Князя колдуном, но Горшок слышал на базаре разное. Что он помогал забеременеть бесплодным бабам, что находил пропавшие вещи, что с одного взгляда всё про человека рассказать мог лучше гадалки, что заговаривал амулеты на удачу.
Вольные каменщики, они все с нечистым водились, то-то они его к себе в артель взяли.
Но Горшку позарез надо было к Князю по ночным его делам, вот он и шёл, трясясь, как овечий хвост. Ближе к мосту мимо него прошмыгнули в тумане какие-то тени. Он шарахнулся, но с пути не свернул.
Князь сидел у костра, такой, каким его Горшок на базаре видал, в дневном своём обличье. Белобрысый, молодой совсем, ушастый. Горшок прыснул - неужто демоны уши не смогли поправить? Князь сердито на него глянул.
- Чего тебе тут надо в такой час, дурачок?
- Я... я не боюсь твоих бесов, - как можно храбрее выдал Горшок.
- Тебе ночной стражи бояться надо. Отведут к отцу, он тебе горячих всыплет. Что, задница заныла? - добавил Князь, увидев скривившуюся рожу Горшка.
- Какое твоё дело! Я тебе денег принёс.
- Так уж и денег? Ну давай, раз принёс, - Князь откровенно над ним потешался.
Горшок оскалился, показывая выбитые в базарной драке зубы.
- Не так быстро. Сделай мне амулет на удачу.
- Амулеты разные бывают, - прищурился Князь. - В чём ты удачи ищешь?
Горшок нахмурился и засопел.
- Отец мой, он, знаешь, капитан городской стражи. Хотел, чтоб я тоже стражником стал. Но у меня кровь дурная, так он говорит. Он меня, понимаешь, в горшке нашёл, видать, цыгане подбросили. Не хочу я в стражу, я песни петь хочу, а они у меня не выходят. Люди над ними смеются. Вот я и хочу амулет на удачу в этом деле, или с кем-то из демонов своих меня сведи, а? - Горшок просительно заглянул ему в глаза.
Князь расхохотался.
- Слыхал я твои песни. Музыка красивая, а стихи полное говно. Иди ближе, сядь.
Он вытащил откуда-то из тьмы потрёпанную тетрадь. Со страниц на Горшка поглядели демонические рожи, а стихи... какие там были стихи! Он бы душу продал за такие. Музыка сама собой зазвучала, Горшок тут же ухватился за неразлучную лютню.
Когда он поднял сияющие глаза, бог знает сколько времени спустя, Князь глядел на него и улыбался.
- Ты это... деньги... - сунулся было Горшок.
- Не надо денег.
- Другое что-то? Проси, что хочешь, я за эти стихи...
- Ты бы поосторожнее, - остерёг его Князь. - А то знаешь, был тут у вас один такой, попросил жену воскресить, говорит, бери, что хочешь. Так демон выбрал хрен его вместе с коками. Жена воскресла, на шею ему кидается, а он... - Князь развёл руками и издал смешной звук.
Горшок сперва оторопел, потом заржал.
- Врёшь.
- Сам видел.
- А вот этих всех... - Горшок ткнул в тетрадь. - Упырей там, волколаков? Тоже видел?
- Конечно, - Князь расправил плечи. - Они ж кругом. Слышишь, в реке плещет? Так это русалка.
Горшок придвинулся ближе к огню.
- Расскажешь?
Князь открыл рот - Горшок так и просидел с ним до утра, всё слушал.
Как солнце встало, Князь сказал, что работать ему пора, тетрадь отнял и припрятал. Сказал приходить вечером.
Так и повелось - что ни ночь, Горшок домой возвращался только под утро. Спал, если повезло не застать отца дома, потом тащился на базар или в трактир, развлекать народ песнями, которые с недавних пор имели бешеный успех. А оттуда спешил к Князю с гостинцами - пивом и закуской, на какую денег хватало. Он сам не понял, как стал подсаживаться к Князю всё ближе, как они начали писать песни вместе, порой споря до драки, а порой Князь склонялся над тетрадью, что-то бормотал и предлагал переделанный куплет. Горшок был просто влюблён в эту тетрадь, а самым любимым рисунком был Сказочник - говорящая голова, растущая из пня. Был бы это лубок - повесил бы в изголовье. Горшок облизывался на Сказочника, видимо, слишком сильно, потому что Князь предложил:
- Хочешь, набью тебе такого на руку?
- Отца боюсь, - сознался Горшок. - Он и так грозится лютню сжечь. Говорит, зря он меня тогда монахам в приют не отнёс, какой из меня старший сын. Ягоду, брата младшего, в стражу готовить начал.
- Ну, сам смотри. Я до зимы тут ещё побуду, время есть.
- Куда ж ты на холода глядя двинешь? - удивился Горшок.
- В пекло, там зимой как раз попрохладнее, - заржал Князь. - Давай лучше покажи мне ещё, как на лютне играть.
Горшок придвинулся ещё ближе, приобнял его, ставя пальцы на грифе и на струнах.
- Будешь скоро со мной вместе выступать, а?
От Князя пахло костром, речной водой и чем-то особенным, манящим. Никак не серой адских кухонь. Горшок сам не понял, как ткнулся ему носом в волосы. Захотелось прижаться ближе. Вот это уж точно чертовщина.
По воскресеньям вся семья Горшка шла на службу в храм. Надо было с постными рожами слушать проповедь и не ёрзать на лавках, что, учитывая ежесубботние розги, было не так-то просто. Горшок не любил проповеди, но песнопения любил и сам пел старательно. В хор его не взяли, потому что он вечно путал слова, так что пел он без слов, ведь за тарабарщину могло от отца влететь.
В тот раз Горшок слушал вообще в пол-уха. Он думал о волнующем запахе Князя, о его красивых руках, баюкающих лютню. О том, как чувствуется крепкое тело через два слоя рубашек. Что это было такое? Почему его тянуло к реке как магнитом?
- И за сей грех содомский обрушил Господь на города сии огнь и серу! - взвыл проповедник. - И всего городов этих было четыре, и имена им...
- Что это за грех такой? - шёпотом спросил отца Горшок. В списке смертных грехов такого не было.
Мать покраснела, Ягода навострил ушки.
- Это мерзкое совокупление мужчины с мужчиной, - отец чуть было не плюнул, но вовремя вспомнил, что он в церкви.
- Разве мужчина может любить мужчину? - удивился Ягода.
Отец грозно свёл брови.
- Любовь может быть только между мужчиной и женщиной, соитие - только между мужем и женой. А остальное - лишь отвратительная похоть, грязь и грех.
И приподнял руку, давая понять: конец беседе.
Может, это оно и было? Похоть? Соблазн? Это ли была цена за те стихи и картинки? Похоже, Горшок по самую макушку увяз в грехах. Вот тебе и связался с колдуном. Как он вообще в церкви - и жив? Как его прямо здесь не поразили огнь и сера?
Вечером он опять сбежал к Князю. Ночь выдалась душная, и Князь предложил ему на удачу искупаться в лунной дорожке. Скинул с себя всё - Горшок глянул, посмотрел и смутился. Насколько он покраснел, было видно даже в темноте. Князь поймал его взгляд - и тоже вдруг залился краской, бросился в воду. Горшок тоже сбросил одежду и рванул за ним.
- А как же русалки?
- Своих не тронут! - Князь опять засмеялся, улыбка у него светила ярче луны.
Они плескались и возились, потом вдруг оказались неожиданно близко. Чёрная вода, серебристая дорожка, плечи Князя, облитые лунным светом.
- Что со мной? - прошептал Князь.
- Не знаю, - так же удивлённо прошептал Горшок, подался вперёд и прижался к нему всем телом. Обнял, притиснул к себе. Князь прижал его к себе в ответ.
Они стояли в тёплых волнах.
- Так хорошо с тобой, - шёпотом произнёс Горшок. - Что это, почему? Что с этим делать?
- Не знаю, - Князь потёрся лбом о его плечо. - Сердце так щемит... Это всё луна?
- Ты не уходи... не уходи осенью. Или забери меня с собой...
Князь не отвечал, только гладил его по спине.
Замёрзшие, они выбрались на берег.
- А знаешь что, - решился вдруг Горшок. - Набей мне Сказочника на руку. Вот и будет амулет, который на всю жизнь.
- Тогда на башке твоей дурной набивать надо, - Князю бы всё хиханьки да хаханьки.
Горшок надулся.
- Хорошо. Ты приходи завтра и тряпок чистых принеси, чтобы замотать потом, пока не заживёт.
Оказалось, что морока эта не на один день, и процесс очень неприятный. Дома Горшок соврал, что ошпарился в трактире. Мать волновалась, просила показать, но он упёрся.
Вечерами Князь прокаливал на костре иглу, доставал порох, и охру, и киноварь, и рисунок потихоньку проявлялся на предплечье Горшка. Потом Князь дул на ранки, целовал руку, прежде чем смазать целебным маслом и начать бинтовать. Сердце у Горшка при этом колотилось так, что готово было выпрыгнуть. На третий день бес толкнул его, и когда Князь, поцеловав руку, выпрямился и обернулся к нему, Горшок впился в его губы неумелым, но жадным поцелуем. Они сидели боком друг к другу на бревне в ужасно неудобной позе, Горшок держал руку на отлёте и совершенно не чувствовал боли.
Они завалились на спину, на песок, их ноги сплелись, Горшок заполз на Князя, и они бешено тёрлись друг об друга. Рука Горшка торчала вверх, как древко флага, и он изобразил ею неприличный жест, показывая его то ли отцу, то ли всему городу, то ли самому небу.
А между тем лето становилось всё жарче. Река мелела и мелела, распадаясь на множество мелких ручейков. На илистом дне показались "голодные камни". "Мы страдали, и вы будете страдать", "Увидишь меня - плачь" было выбито на них рядом с датами страшных, голодных лет. Стояла ужасная сушь. Колодцы пересохли. Город постепенно охватывала паника.
Только влюблённый Горшок не замечал ничего. Он совсем потерял страх. Заявился к Князю и его каменщикам, надеясь полюбоваться, как тот, полуголый, блестящий от пота, кладёт камни, а оказалось - Князь расписывает уже построенную часть ратуши. Они завели привычку заваливаться вместе в кабак, где пили непонятную бурду, - городской совет запретил переводить зерно на пиво, начал скупать и экономить его для будущей голодной зимы. Горшок не замечал, как на них с Князем косятся. Подкидыш с колдуном повёлся! В один из таких вечеров Горшок вытащил Князя на сцену. Они пели вместе и по очереди, передавая друг другу лютню. Публика шепталась и ахала. Однако люди им подпевали и чуть не разнесли кабак.
Скоро запреты посыпались со всех сторон. Воды из хранилища у запруды разрешили брать лишь самую малость. Выпивку обложили непомерным налогом. И запретили собираться больше трёх - боялись волнений. Да ещё дошли вести, что война уже совсем рядом, города и замки падали под натиском армии Императора один за другим. За ночные прогулки стали наказывать строже. Наконец Князю приказали выметаться из-под моста, благо для него оставался какой-то угол в хибаре, сданной артели каменщиков. Где жить ему казалось, видите ли, слишком тесно. Ему ещё повезло, потому что нескольких нищих и бродяг, на которых до этого смотрели сквозь пальцы, выставили за городские ворота.
Неожиданно после переезда Князь отдал Горшку тетрадь.
- Пусть пока будет у тебя.
Кабаки опустели. Рынок как будто тоже обмелел вслед за рекой. Стражников на нём, кажется, бывало больше, чем покупателей. Горшок упрямо пытался веселить народ и в эти трудные времена.
- Да неужели ж святые отцы такое разрешат? - услышал он как-то шёпот одной из своих двоих слушательниц. - Как язычники!
- Обставят всё правильно, а ты как думала? Выберут кого-нибудь из чужаков, - ответила другая и как-то странно поглядела на Горшка, с жалостью, что ли?
Тот удивился, но махнул рукой. Куда важнее была сегодняшняя встреча с Князем и то, как им придётся теперь выкручиваться.
Они прятались по разным углам, закуткам, учились новому прямо на ходу, друг на друге.
Отец Горшка сделался злым, как собака. Весь день в латах, нагревающихся, как чайник, и всю душную ночь он где-то пропадал. Сталкиваясь с сыном, всё чаще орал на него и распускал руки. Обещал выбить из него дурь как следует, если тот не бросит музыку и не займётся нормальным делом.
- К зиме все, кто не при деле, ноги протянут от голода! Город не станет кормить бездельников! - кричал он.
- Ты знаешь хоть, сколько зарабатывают музыканты! - заорал в ответ Горшок и получил по физиономии.
- Не вижу, чтобы ты что-то в дом принёс, только из дома! - рявкнул отец и окончательно сорвался. Жена и младший сын повисли на нём, но он просто стряхнул их и набросился на Горшка как бешеный.
Горшок пришёл в себя и увидел бледные, осунувшиеся лица матери и брата. Перед глазами плавал туман. В голове гудело, всё тело при малейшем движении отзывалось болью.
- Сколько... - прошептал Горшок.
- Три дня. Пей, сыночек, пей... Лежи, не вставай, тебе нельзя.
Когда мать отошла, Горшок спросил у брата:
- Князь не приходил? Можешь его позвать?
Ягода нахмурился.
- Не могу. Нет его.
- Ушёл из города? Ещё ведь не осень... Что, и остальные каменщики тоже?
Брат глянул на него с сожалением.
- Тебе главное поправиться сейчас, не думай.
Горшок уставился в стену. Он не мог не думать. Князь его бросил? С чего бы? Всё ведь было хорошо, что он сделал не так? Может, войны испугался или грядущего голода? Беды лучше терпеть на своей земле, среди близких. Откуда он вообще здесь взялся?
А может, это отец руку приложил?
Горшок провалялся почти неделю, потом начал потихоньку ходить - сначала по стеночке, до нужника, потом стал что-то мелкое делать по дому. Отец, сталкиваясь с ним, смотрел с угрозой.
- Ты знаешь, если я поговорю, тебя примет в ученики практически кто угодно, - напоминал он. - Выбирай.
- Дай ему оклематься! - умоляла мать.
Наконец наступил день, когда Горшок решил выползти в город.
- Постой, - остановил его Ягода. - Ты должен знать кое-что. Князь... он не ушёл.
Горшок радостно вскинулся.
- Его... его просто нет больше. Я не хотел тебе говорить, пока ты не поправишься.
И он сбивчиво рассказал, что люди решили задобрить речного бога человеческой жертвой. А священники обставили дело так, что Князь, колдун известный, навёл на реку порчу, то-то так долго рядом с ней возился, вот и порча вышла знатная. Свои же артельные каменщики повязали его прямо в своей халупе, сонного, сложили для него камору при опоре моста. Живым отпели и замуровали.
Горшок завыл. Если б он знал, он дополз бы до места казни, голыми руками раскидал бы камни.
- Монах там дежурил три дня и три ночи, молитвы читал. Шум бы поднял - никуда б вы не делись.
- Я бы рядом сидел, он хотя бы не умер в одиночестве... - прошептал Горшок.
В город идти он передумал, вернулся в дом. Выбрался оттуда только ночью, прокрался к городскому мосту. Поскрёб камни свежей кладки, постучал, позвал жалобно:
- Князь, Князь...
Ни звука в ответ, ни шороха.
От реки пахло мертвечиной - всем тем, что город в неё сбрасывал и что она не успевала теперь уносить.
Весь город так пах. Казалось бы, всегда, но теперь Горшок чувствовал это особенно остро.
Не будет больше свежести с реки, волос, пахнущих костром и немного тиной. Не будет пляшущего огня. Князь как будто в очередной раз ушёл к шарахающимся в тумане фигурам, как во время их посиделок. Растворился в молочной дымке, но теперь уже навсегда.
Люди вообще смертны. Он мог умереть от голода, холода, сорваться с лесов в ратуше, изойти поносом от дурной воды... Почему так? Горшок не мог смириться с его смертью, твердя успокаивающее "бог дал - бог взял". Взяли люди. И ему жить среди этих людей?
Рядом на песок опустился прокравшийся за ним Ягода.
- Я видел, что у тебя на руке. И мать. И отец. Мы всё видели. Отец был готов тебе руку отрубить, как понял, если б не война. Бог не велел портить тело бесовскими метками.
- Что ты понимаешь, - вздохнул Горшок. - Я буду бродячим музыкантом. Знаешь, какие они все расписные?
- Их ещё за оградой кладбища хоронят.
Он поднял глаза к небу. "Я тебя не прощу. Почему ты позволил такое?"
Небо ответило ему глухим рокотом. На горизонте сверкали сухие зарницы, что-то вспыхнуло. Звёзды затянуло туманной пеленой - Горшок думал, что это от слёз, но на другой день к вечеру наползли тучи и разразилась гроза.
Дождь пошёл, и шёл, и шёл, и не кончался. Река поднялась, укрыв и камни, и могилу Князя, и другие похожие пристройки к быкам моста. Ревела и бурлила вокруг опор. На полях догнивало то, что не было выжжено солнцем.
Вода в реке была взбаламученной, мутной от накопившейся грязи, смытой с окрестных земель. Людей начал косить мор - от дурной воды, понос и рвота. Когда мертвецов стало слишком много - освятили реку и кидали трупы туда.
- Это вам за Князя! - орал на базаре пьяный Горшок.
Отец снова учил его кулаками, хоть не так крепко, как в прошлый раз.
- Молчи, дурак, тебя не прибили только потому, что каждый здоровый лоб на счету. Не сегодня-завтра тебе на стене стоять с арбалетом!
Но кому надо было, тот услышал. Пошли слухи, что Князь призраком появлялся после своей смерти, наводя беды на город. Решено было вытащить его из могилы - кирпич в пасть, кол в сердце проклятому колдуну. Горшок тоже явился, желая увидеть Князя напоследок хоть так.
Но камора оказалась пуста. Стояли в испуге люди, священник с чашей святой воды, монах, что три дня тут молился. Этот последний схватился за горло, высунул язык, как будто тот его не слушался, и пополз на коленях к священнику. Тот в испуге вылил на монаха всю святую воду.
- Я... я своими глазами видел, - хрипло, словно его только что душили, забормотал монах. - Раскрылась стена, и вышел колдун, лицом чёрен, в своём бесовском обличье. Разверзлась огненная бездна - вот здесь, вот прямо тут! Появились два демона и уволокли его в ад! Хотел я поведать вам, но язык примерзал к нёбу!
- Надо было сжечь, - сказал священник. - Сделайте его чучело из соломы, найдите его вещи, если кто растащил, и устроим сожжение. А здесь всё засыпать солью. Всем молиться и каяться за то, что пошли на поводу у язычников!
Горшок захохотал, упал, забился - руки и ноги крутило судорогами. Его облили водой из реки, утащили домой, где у него открылись понос и рвота. Несколько дней и ночей мать с братом поили его водой и раскатывали сведённые судорогами мышцы бутылками с горячей водой. Потом осталась только мать. Как только он смог ходить, его погнали на стену. Теперь там дежурили круглые сутки, в несколько смен. Город был набит собравшимся с предместий народом, те ещё и скотину с собой пригнали. Ворота заперли, реку перекрыли решёткой, хорошо хоть ров был полон. Тот мост, что вёл к воротам, почти не опускали.
Настроение у всех было похоронное. Или враги их убьют, или голод, теперь уж неизбежный, потому что урожай так и останется на поле. Ещё бы осаду пережить и мор, разгулявшийся с новой силой. Каждый день кого-то убивали - то ведьму, то шпиона.
Когда на горизонте наконец показалось вражеское войско, все как будто бы вздохнули с облегчением.
Военачальник традиционно выехал вперёд и предложил сдаться, его традиционно встретили градом стрел и бранью. Войско встало лагерем.
- Почему они не строят осадные башни? Хотят взять нас измором? Но им же надо продвинуться как можно дальше на север, прежде чем размоет дороги. И встать на зимовку в менее голодном краю, - толковал отец Горшка с одним из десятников.
Ни десятник, ни Горшок не знали ответа, пока взрыв не вынес ворота. Вспыхнули собранные из чего попало укрытия беженцев, лепившиеся к стенам крепости и домов. Люди заметались - одни пытались тушить пожары, другие - закрыть брешь в стене, наваливая баррикаду. Но тут среди горожан появились люди с красными повязками на рукавах, призывавшие соотечественников сдаваться. Завязалась драка. А когда защитники совсем ослабели, враги полезли в пролом ворот и не только, словно вырастая из-под земли. Горшок дрался рядом с отцом, сперва бил из арбалета, безбожно промахиваясь, а потом пришлось орудовать им в ближнем бою как дубиной. Его быстро свалили с ног, и, на своё счастье, он приложился головой о камень.
Наутро он узнал, что враги, на удивление, не стали грабить город, который перешёл к ним почти без боя, или резать пленных. Богатые и знатные люди присягнули на верность новым властям. Оставив небольшой гарнизон, начальствующий над предателями, императорское войско двинулось дальше. С улиц убрали трупы, спешно стали заделывать стену и восстанавливать ворота. Горшок, как не попавший в число новых приближённых к власти, был в числе горожан, согнанных таскать камни и брёвна. Отец снова командовал стражниками, рассуждая, что порядок в городе должен быть при любых обстоятельствах, потому что добрых людей надо защищать. И жаловался матери потихоньку, что новая армия объест город с окрестностями и голодных смертей будет куда больше. Он снова наседал на Горшка с поиском работы.
- Хоть бы ты, идиот, с лютней своей в кабак пошёл, чем на моей шее сидеть. У новых господ есть деньги, вернуть их городу не грех.
Но Горшок с тех пор, как не стало Князя, за лютню не брался. Пересматривал тетрадь, где новых рисунков и песен не появлялось. То ли бесы со смертью Князя угомонились, то ли тот действительно рисовал и писал сам, без их помощи. На последних страницах у всех монстров были Горшковы рожи.
Когда зимние дороги встали, он ушёл, прихватив с собой лютню и тетрадь, чтобы избавить семью от лишнего рта. Скарба с собой было всего ничего. Нож, да огниво, да фляга.
Земли были разорены неурожаем и войной. Хорошо, если ему удавалось добыть кусок хлеба или миску супа. Счастьем было заночевать под крышей - крыш почти не осталось. Он копал мёрзлую репу на полях, изредка что-то попадалось в силки - не один он был такой охотник. Ближе к весне набрал оттаявшего из-под снега зерна и еле жив остался: видел ад, серу и смолу, видел Князя рядом с собой в котле, полном грешников. Очнулся, наелся талого снега, сунул горящую голову в сугроб. Порадовался, что руки не сжёг Антониев огонь.
Пришлось собраться и играть по трактирам - работы по зиме не было.
Туда, где зимовали армии, он не сунулся даже. Рассказывали, что там творился просто ад. Он боялся представить. Если уж тут люди ели друг друга, а волки расплодились и подходили к домам. Нигде не было спокойно, куда бы он ни шёл, сколько бы ни топал в одном направлении, везде видел и слышал одно и то же - война, мор, голод. Армия Императора летом проглатывала мелкие княжества и вольные города одни за другими, а соседи под шумок решали старые споры, не давая друг другу жить, и на следующее лето все собирались взяться за то же самое.
Весной ему всё же удалось наняться в батраки. Рекрутёры разных армий выгребли почти всех мужчин, а его не брали - считали слабоумным. Кое-как протянули лето с одной вдовой, на траве и листьях, на грибах и ягодах, собрали какой-никакой урожай. Как зимой дороги встали - появились охочие до их урожая. Княжеский сборщик налогов, военные сборщики провианта, лесные братья... К морозам Горшок остался и без еды, и без дома, и без вдовы.
Он прибился к ватаге лесных братьев, нападавшей на обозы. Он бродил по лесу, постучался в лесную сторожку - хозяин шмальнул в него из арбалета, погнал обратно в чащу. Рано или поздно Горшок должен был столкнуться с обнаглевшими волками - вот разбойнички его у волков и отбили. Заодно разжились мясом и мехами.
Вот уж кто полюбил слушать его песни, сидя вокруг костра. В лесу развлечений было маловато.
Ко второй бродячей весне пошли слухи, что Император решил сделать передышку. Навести порядок на отхваченных землях. Разогнать банды. Отстроить дороги, новые крепости, для чего требовались рабочие руки.
- Лучше наняться самим, - судачили разбойники, - пока в кандалах не поведут. Или с императорских земель выметаться.
Горшок заглянул в заветную тетрадь, словно надеясь там найти ответ, но ответов не было. Только его сносные рисунки да корявые стихи, которые сами собой исправляться не желали. За этой тетрадью он в огонь кидался, когда горел дом вдовы. Пусть не волшебная - зато память о Князе.
Туда, где собирались заложить ближайшую крепость, он добрался уже по колено в весенней ледяной грязи. Каждый приходящий в новый город должен был принести с собой камень размером не менее бычьей головы и запас еды на три дня. Недалеко от городских стен, пока что представленных частоколом, предприимчивые ребята предлагали такие камни, но Горшку пришлось мучиться, искать и тащить булыжник самому, потому что денег у него не было. Из скудного запаса еды стражники выбрали самое, по их мнению, съедобное - две рыбины.
Горшок нанялся на стройку простым работником - копать землю, таскать тяжести, месить раствор. Вот он и копал, чумазый, как чёрт, до кровавых мозолей, за миску еды, как и многие рядом с ним. Работа была нехитрая - они копали ров, а землю складывали в кучу, на которой собирались возводить каменную стену.
В конце недели возле их канавы появился хорошо одетый мужчина, тыкавший пальцами туда и сюда. За ним следовали два писца и бледный начальник участка. Горшок ещё издалека заприметил эту странную процессию, но глаза с голодухи его подводили, особенно в сумерках.
- Кланяйся, дубина, - толкнул его в шею старший землекоп. - То главный архитектор, ещё и княжич, на нашу голову, колдун, говорят, чтоб ему пусто было. На два аршина под тобой видит. Не понравится что - попрут тебя со стройки, с голоду подохнешь.
- Неплохо, - раздался сверху знакомый голос. - Так мы, пожалуй, с этим участком и в срок уложимся.
- Опередим, ваше княжеское сиятельство, - решил подлизаться начальник участка.
Горшок поднял голову.
- Князь?
- Горшок! - Князь узнал его чумазую рожу, подбежал, вытащил Горшка из канавы и прижал к себе крепко-крепко, наплевав на чистую дорогую одежду. - Горшочек, жив!
- А сам-то, - Горшок аж слезу пустил. - Я думал, демоны тобой в аду закусывают.
- Ты только никуда не пропадай, - попросил Князь, не сводя с него глаз. - Нет, лучше пойдём со мной. У меня тут ещё дела, а потом отмоем тебя, накормим. Лютня-то твоя жива?
- Жива. И тетрадь со стихами твоими.
- Вот ты даёшь, - Князь распахнул глаза. - А я тебе новых написал. Не верил я, что такой человек пропадёт. Что ж ты, родителям даже записки не оставил. Брат твой и то нацарапал пару строк, что тоже в музыканты уходит и вернётся, как знаменитым станет. Как твой отец бесился, когда это рассказывал!
- Жив он?
- И он, и мать. Только брата твоего где-то по свету носит.
Князь вцепился в его руку мёртвой хваткой и не отпустил, даже когда принялся распекать кого-то из нерадивых начальников, тыкая другой рукой в недочёты. Так они болтались до темноты, потом за Князем и его писарями приехала телега, туда же погрузился и Горшок. По дороге забрали его лютню и сумку из общего барака.
Жилище у Князя по нынешним временам было роскошное - комнатка размером чуть больше шкафа, с сундуком и лежанкой, в длинном деревянном доме с кучей таких же коморок, дверями выходящих на узкую крытую галерейку. Отличался он от барака только тощими перегородками.
Так-то мылись тут в том же ручье и баланду ели ту же, но Князь приволок её полный котелок и к ней целую краюху серого липкого хлеба - Горшку столько полагалось на неделю, а тут за день, хоть и на двоих.
Князь добыл для Горшка простыню и чистую одежду, грязные вещи спихнул какому-то слуге на побегушках. Галерейка тоже была завешана бельишком, как и натянутые между нарами в бараке верёвки, только неподалёку маячила пара стражников, приглядывая за хозяйским добром.
- Чё это за дом? - спросил Горшок.
- Это целый дворец, - усмехнулся Князь. - Тут все важные шишки - архитекторы, инженеры, даже интендантов пара есть мелких, большие-то получше живут. Ушки у всех очень чуткие, так что не беспокой их громкими разговорами.
И накрыл себя и Горшка одним одеялом, накинув его на плечи. Они ели из одного котелка, закусывали хлебом, разломленным пополам.
- Ты как из своей могилы сбежал? - спросил Горшок.
- Обыкновенно, - Князь просиял. - Бахнул лбом об стенку и вызвал демона заговором на кровь.
- А если честно? Ты ж никакой не колдун и тетрадь твоя не волшебная.
- А если честно, от раствора там было одно название и связали меня для виду. Я рожу сажей и киноварью намазал, приятели мои тоже, напугали бедного монаха до усрачки. Он убежал, мы стенку нормально подлатали. Ты ж не думал, что ко мне демоны да русалки по ночам ходят? Думал?
- Да я и сейчас почти верю. Не русалки?
- Воры, контрабандисты, - пожал плечами Князь. - Потерянные вещи, помнишь? Как я бесплодие лечил, сам догадаешься? Был у меня под это штатный демон... Информация была нужна. Послы Императора договариваться приезжали. Деньги, оружие, порох. Тайные проходы в город - ваши богачи погибать вместе со всеми не собирались.
- Ты... ты... - Горшок настолько устал и истосковался, что даже ссориться сил не было.
- Уж лучше Император, чем эти ваши соседи... - Князь поморщился. - Мой отец сам к Императору примкнул и тоже так думает, хотя Император держит его семью фактически в заложниках. Мою семью, Горшочек.
- Но мой город...
- Не только твой, - нахмурился Князь. - И другие. Были взяты меньшей кровью. Мы наведём в этих землях порядок, здесь будет мир и покой.
- До следующей войны? - спросил Горшок, облизывая ложку и протирая остатками хлеба стенки котелка.
- Следующая война будет, но не скоро и не здесь, - отмахнулся Князь. - Расскажи лучше, как ты? Где пропадал, что делал?
И Горшок, прижавшись и положив голову ему на плечо, попросил:
- Давай потом. Давай спать.
Только вот спать не получилось - стоило задуть свечу, обняться под одеялом, вдохнуть запах Князя, пробивающийся теперь не сквозь запах реки и дыма, а сквозь запах травяного отвара для волос и чистого белья, чернил и красок, сон как рукой сняло, а руки сами полезли под одежду.
- Как же я по тебе скучал...
- А я... Эй, а ты точно жив? Одни кости.
- Сам недалеко ушёл, а ещё князь. Ты чего князь, кстати?
- А всего, - без лишней скромности заявил тот, хватая Горшка за разные места. - Вот это моё. И вот это. И это тоже. Видал, какие богатства? А ещё у меня есть сокровищница. Тайная кладовая удовольствий, - он облизнул пальцы Горшка и потянул их вниз, в самый жар, толкая внутрь. - Цени, только тебя туда пускаю.
Горшок обомлел и зарделся. Вдова показывала ему такое, но так получилось, что о мёртвом Князе он не фантазировал. А сейчас - вот он, живой, и сделать с ним можно столько! Откуда только силы появились.
Немного неумело растянув своего Князя, Горшок вошёл и как с цепи сорвался. Он как будто пытался доказать себе и Князю, что они действительно живы, действительно вместе, вытряхнуть из себя эти два холодных, голодных, одиноких года.
- Тише, тише, развоевался, дом развалишь, - у Князя не хватало дыхания, но он всё же рассмеялся.
Они то целовались, то зажимали друг другу рты, чтобы не спалиться. Князь кончил без рук, Горшок вслед за ним, и они так и продолжали жаться друг к другу под одеялом.
- Когда-нибудь у нас будет большой дом, целое поместье, где можно будет орать сколько влезет, - шептал Князь.
- Когда-нибудь мы будем шататься по дорогам, петь песни и забредать в такие глухие места, где всем плевать, - отвечал Горшок.
- Можно и так, - соглашался Князь. - Пока пристроим тебя ко мне писарем. У нас грамотных страшно не хватает.
Он в темноте случайно задел рукой лютню, и та сердито заныла струнами.
- Не серчай, старушка, - ответил ей Князь. - И тебе работа найдётся. Завтра будем смотреть наши тетради, - он зевнул, положил голову на грудь Горшку и засопел.
Впереди у них была ещё не одна такая ночь и не одна тетрадь. Горшок ещё много лет не уставал удивляться, как из тяжёлых, пугающих историй под рукой Князя вырастают местами даже смешные страшилки, как недобрые, побитые жизнью люди превращаются в лихую и придурковатую нечисть. А уж истории жизнь не уставала им подкидывать.

PS

И вообще, кто скажет, что я до этого не писала про такое "средневековье", тот берёт камень размером с голову быка и... что с ним дальше делать, я не придумала.

@темы: фанфики, Король и Шут