К тому моменту, как она в вихре лиловых одежд является в это мрачное место, к Амброзу уже применили все известные пытки. Тьма уже начала просачиваться в него, убивая всякий оставшийся проблеск надежды, и он не знает, сможет ли выбраться живым. Жаль, что он не может проститься с ней — женщиной, которой всегда принадлежало его сердце. Когда она появляется в камере и смотрит на него, руки у него скованы над головой, и он не может поверить, что это она.
— Ты не настоящая, — говорит Амброз, и жалкая нота отчаяния звенит в его голосе. Он желал бы, чтобы это была она, но Азкаделия знает множество фокусов и умеет манипулировать сознанием, а все желания ей хорошо известны. Ей всего лишь надо копнуть чуть глубже, чтобы обнаружить ту бесконечную тоску, ту жгучую жажду, которую Амброз ощущает без своей королевы.
Она оставляет камеру открытой и подходит, сбрасывает слой за слоем одежду: мантию, платье, сорочку и бельё, — опускается на колени, излучая особую благодать, которая может исходить лишь от такого правителя, как она. Амброз чувствует на себе её вес и заводится, возбуждение пересиливает боль, причинённую Длиннополыми, прислужниками Азкаделии.
Ему больно, боже, как ему больно, но ее взгляд заставляет его пожелать, чтобы они были другими людьми и в другом месте. Однако раз уж суждено этому случиться вот так, Амброз решает, что лучше так, чем совсем никак. Она не снимает с него оков, и он понимает. Он понимает, но это становится неважно, когда она тянется поцеловать его.
Она, наверное, может ощутить вкус отчаянья на его губах. Она медленно тянет вниз собачку молнии на брюках, и он понимает: им надо быть тихими, чтобы не встревожить охранников. Но Амброз не мог бы желать большего. Завтра утром у него отберут мозг, и, раз уж это последняя ночь, Амброз жаждет происходящего всей душой и хочет всё хорошенько запомнить. Спустив с него брюки, его Королева, его любимая женщина с лавандовыми глазами опускается к нему на колени и наполняет его теплом, которого он так давно жаждал — с тех пор, как впервые узнал, что такое желание. Сперва она двигается медленно, но он не хочет медлить. У него вырывается тихий всхлип, и она целует его, чтобы заглушить звук. Одна её рука путешествует по его руке, обнажённой и прикованной, мягко скользит мимо кандалов, пальцы сплетаются, пожатия переходят в благодарное поглаживание, и когда он отвечает, она начинает двигаться сильней.
Настоящая или она нет — это всё, чего он хочет на веки вечные. Она зарывается рукой ему в волосы, сжимает пальцы, и он на миг пугается, потому что это — по-настоящему, потому что она слишком слаба для всего этого. Но она двигается, а он толкается в неё, и оба не волнуются о завтрашнем дне. Переворот и операция как никогда далеки от них, когда они целуют друг друга, чтобы заглушить стоны и звуки удовольствия, рвущиеся с губ, когда они торопятся к последнему мигу блаженства. Кончая, она шепчет ему, приблизив губы к самому уху: «Мой Амброз».
У него почти замирает дыхание, когда она отстраняется, одевается и исчезает так же тихо, как появилась. Решётка, закрывающая камеру, падает с резким стуком, заставляя Амброза подскочить. Удовольствие не может длиться вечно, и тени сгущаются; тьма затапливает светлые пятна еще остававшейся надежды.
Завтра. Завтра у него отнимут мозг.
Он обязан запомнить всё это.
