Обморок. Занавес. (с)
Название: Расставание
Фандом: Король и Шут (сериал)
Персонаж: Князь/Горшок
Рейтинг: R
Жанр: слэш, ER, драма, дарк, самоповреждения
читать дальшеОна была во всём права —
И даже в том, что сделала.
А он сидел, дышал едва,
И были губы — белые.
И были чёрные глаза,
И были руки синие.
И были чёрные глаза
Пустынными пустынями.
Только Миха досконально знал, сколько в Андрюхе всего намешано. Темперамент там был ого-го. Когда Князь отпускал себя - на сцене или во время очередного приступа дури - сносило всех.
В постели Миху тоже сносило, в блинчик раскатывало.
Так чего ж они сейчас лежат как неродные?
Миха растянулся на боку, уткнулся взглядом в стенку, и никто не прижимается к нему сзади как ложечка, не обнимает поперёк груди, притискивая ближе, заземляя, успокаивая. Защищая от этого ужасного мира, давая в нём самую надёжную опору.
Князь громоздится на своей половине кровати тяжёлой грудой, лежит на спине и пялится в потолок, Михе не надо оборачиваться, он по малейшим движениям за эти годы научился угадывать позу. Андрюха дышит вроде бы и ровно, но можно запросто понять, что тот не в себе.
Много в нём было намешано. Мог он закрываться, как крышечка захлопывалась, темперамент наружу не выпуская. Дрался он с холодной головой. Защищал себя или Миху. Не все, правда, понимали, что это драка. Резко становился рассудительным с наглыми журналистами, рубахой-парнем со слишком назойливыми фанатами. Мог бесконечно долго и терпеливо ездить кому-то по мозгам ради определённой цели, даже когда Миха видел - Андрюха этого мудака готов придушить.
Миха называл его в шутку Индикатором, потому что внешне невозмутимый Андрюха от переполняющих эмоций менял цвет. Когда смущался от похвалы творчеству - краснели постепенно лицо-грудь-шея, а когда от комплимента ему самому - одновременно уши и кончик носа. Смотрел в упор, глаза темнели, язык пробегался по губам, - всё, жертва скоро окажется в его постели. Виду сразу не подавал, загонял осторожно и методично. От ярости белел, весь, и глаза, и губы, сведённые в ниточку, говорил медленнее, то ли из-за того, что челюсти сами сжимались, то ли чтобы не сорваться.
Миха один из немногих знал, отчего так. В детстве Князь был слишком открытым и уязвимым со своей творческой и влюбчивой натурой, с тем самым бешеным темпераментом, и сверстники, да и не только, постоянно ранили его беззащитную душу, издевались и дразнили. Непризнание было для Андрея слишком больной темой. Он быстро выходил из себя, бросался на обидчиков, сильно их развлекая. Ничего не оставалось, как научиться закрываться, не показывать обид, а из творчества показывать приятелям только весёлое безумие. Вишенкой на торте стал провал при поступлении. К тому времени он отрастил какую-никакую броню, но истерики с "бросить всё и уйти в слесарку" избежать не удалось. А уж когда он добровольно взвалил на себя ещё и Михины проблемы, и проблемы группы, тут уж пришлось научиться заламывать себя и запирать в ментальную кутузку. Не отвлекаясь на эмоции, решать вопросы.
В последнее время вопросов становилось всё больше, а стихов всё меньше, потому что вдохновение питалось из того же источника, который приходилось всё время перекрывать.
Миха знал, что душит Андрея, особенно последние годы, с Тоддом, срывами, хаянием творчества и его самого, но отпустить не мог. Наоборот, как будто кричал на своём языке: не бросай меня, и такого, и вот такого, и вот такого тоже!
Андрюха ничего об этом не говорил. Не отчитывал, не лечил. Упорно делал вид, что разногласия только творческие. И вдруг прекратил приносить стихи вообще, сказал, что иссяк. Не перестал заглядывать в их с Михой общую съёмную хату, закрытую для друзей и жëн, но всё чаще, если они не занимались пришедшим в совершенный упадок сексом, просто лежал, не прикасаясь к Михе. Молчал. Лежал бледный и руки тряслись.
Андрей встаёт и медленно, тяжело бредёт на кухню. Через минуту оттуда раздаются странные стуки. Миха лежит, слушает, потом, движимый любопытством, идёт к Князю.
Тот, бледный до синевы, с остервенением втыкает широкий, почти треугольный нож в табуретку. Столешница у раковины в сколах, несчастная дощечка - в щепки.
- Мих, уйди, а. Я за себя не ручаюсь, - ровным тоном говорит Князь, стоя к нему спиной, и нож снова со стуком входит в дерево.
Миха регулярно разносил всё вокруг - Андрей раздолбал стекло только однажды. И он не кричал. Никогда - и побитый в драке, и даже с рукой в мясо - не издавал ни звука от боли.
И он, сука, трезвый.
- Я больше так не могу, Мих.
Оторопевший Миха застывает столбом - как и тогда, в тамбуре, залитом кровью.
- Ты... ты больше меня не... Ты вообще меня когда-нибудь...
Это слово они за двадцать с лишним лет мистической связи так и не осмелились произнести.
- Всегда, Мих. И сейчас... - пробираясь мимо него, шепчет Андрюха.
Он с трудом одевается трясущимися руками. По-живому отрывает, видит Миха, и проклятая гордость не позволяет подойти и обнять - нож-то на кухне остался. Ему и в голову не приходит, в каком состоянии он отпускает человека ночью на улицу. Возвращается на кухню, берёт другой нож, поменьше и поострее, проводит несколько раз по предплечью. Становится немного легче. Выпивает залпом бутылку водки и отправляется домой, к Ольге, даже не осознавая, почему. А потому что драма без свидетелей не по нему.
За те два года, что осталось ему жить, Миха - теперь для старого друга Михаил Юрьевич - не слышит ни в интервью, ни из доносов друзей-сплетников от Андрея ни одного дурного слова в свой адрес.
Фандом: Король и Шут (сериал)
Персонаж: Князь/Горшок
Рейтинг: R
Жанр: слэш, ER, драма, дарк, самоповреждения
читать дальше
И даже в том, что сделала.
А он сидел, дышал едва,
И были губы — белые.
И были чёрные глаза,
И были руки синие.
И были чёрные глаза
Пустынными пустынями.
Только Миха досконально знал, сколько в Андрюхе всего намешано. Темперамент там был ого-го. Когда Князь отпускал себя - на сцене или во время очередного приступа дури - сносило всех.
В постели Миху тоже сносило, в блинчик раскатывало.
Так чего ж они сейчас лежат как неродные?
Миха растянулся на боку, уткнулся взглядом в стенку, и никто не прижимается к нему сзади как ложечка, не обнимает поперёк груди, притискивая ближе, заземляя, успокаивая. Защищая от этого ужасного мира, давая в нём самую надёжную опору.
Князь громоздится на своей половине кровати тяжёлой грудой, лежит на спине и пялится в потолок, Михе не надо оборачиваться, он по малейшим движениям за эти годы научился угадывать позу. Андрюха дышит вроде бы и ровно, но можно запросто понять, что тот не в себе.
Много в нём было намешано. Мог он закрываться, как крышечка захлопывалась, темперамент наружу не выпуская. Дрался он с холодной головой. Защищал себя или Миху. Не все, правда, понимали, что это драка. Резко становился рассудительным с наглыми журналистами, рубахой-парнем со слишком назойливыми фанатами. Мог бесконечно долго и терпеливо ездить кому-то по мозгам ради определённой цели, даже когда Миха видел - Андрюха этого мудака готов придушить.
Миха называл его в шутку Индикатором, потому что внешне невозмутимый Андрюха от переполняющих эмоций менял цвет. Когда смущался от похвалы творчеству - краснели постепенно лицо-грудь-шея, а когда от комплимента ему самому - одновременно уши и кончик носа. Смотрел в упор, глаза темнели, язык пробегался по губам, - всё, жертва скоро окажется в его постели. Виду сразу не подавал, загонял осторожно и методично. От ярости белел, весь, и глаза, и губы, сведённые в ниточку, говорил медленнее, то ли из-за того, что челюсти сами сжимались, то ли чтобы не сорваться.
Миха один из немногих знал, отчего так. В детстве Князь был слишком открытым и уязвимым со своей творческой и влюбчивой натурой, с тем самым бешеным темпераментом, и сверстники, да и не только, постоянно ранили его беззащитную душу, издевались и дразнили. Непризнание было для Андрея слишком больной темой. Он быстро выходил из себя, бросался на обидчиков, сильно их развлекая. Ничего не оставалось, как научиться закрываться, не показывать обид, а из творчества показывать приятелям только весёлое безумие. Вишенкой на торте стал провал при поступлении. К тому времени он отрастил какую-никакую броню, но истерики с "бросить всё и уйти в слесарку" избежать не удалось. А уж когда он добровольно взвалил на себя ещё и Михины проблемы, и проблемы группы, тут уж пришлось научиться заламывать себя и запирать в ментальную кутузку. Не отвлекаясь на эмоции, решать вопросы.
В последнее время вопросов становилось всё больше, а стихов всё меньше, потому что вдохновение питалось из того же источника, который приходилось всё время перекрывать.
Миха знал, что душит Андрея, особенно последние годы, с Тоддом, срывами, хаянием творчества и его самого, но отпустить не мог. Наоборот, как будто кричал на своём языке: не бросай меня, и такого, и вот такого, и вот такого тоже!
Андрюха ничего об этом не говорил. Не отчитывал, не лечил. Упорно делал вид, что разногласия только творческие. И вдруг прекратил приносить стихи вообще, сказал, что иссяк. Не перестал заглядывать в их с Михой общую съёмную хату, закрытую для друзей и жëн, но всё чаще, если они не занимались пришедшим в совершенный упадок сексом, просто лежал, не прикасаясь к Михе. Молчал. Лежал бледный и руки тряслись.
Андрей встаёт и медленно, тяжело бредёт на кухню. Через минуту оттуда раздаются странные стуки. Миха лежит, слушает, потом, движимый любопытством, идёт к Князю.
Тот, бледный до синевы, с остервенением втыкает широкий, почти треугольный нож в табуретку. Столешница у раковины в сколах, несчастная дощечка - в щепки.
- Мих, уйди, а. Я за себя не ручаюсь, - ровным тоном говорит Князь, стоя к нему спиной, и нож снова со стуком входит в дерево.
Миха регулярно разносил всё вокруг - Андрей раздолбал стекло только однажды. И он не кричал. Никогда - и побитый в драке, и даже с рукой в мясо - не издавал ни звука от боли.
И он, сука, трезвый.
- Я больше так не могу, Мих.
Оторопевший Миха застывает столбом - как и тогда, в тамбуре, залитом кровью.
- Ты... ты больше меня не... Ты вообще меня когда-нибудь...
Это слово они за двадцать с лишним лет мистической связи так и не осмелились произнести.
- Всегда, Мих. И сейчас... - пробираясь мимо него, шепчет Андрюха.
Он с трудом одевается трясущимися руками. По-живому отрывает, видит Миха, и проклятая гордость не позволяет подойти и обнять - нож-то на кухне остался. Ему и в голову не приходит, в каком состоянии он отпускает человека ночью на улицу. Возвращается на кухню, берёт другой нож, поменьше и поострее, проводит несколько раз по предплечью. Становится немного легче. Выпивает залпом бутылку водки и отправляется домой, к Ольге, даже не осознавая, почему. А потому что драма без свидетелей не по нему.
За те два года, что осталось ему жить, Миха - теперь для старого друга Михаил Юрьевич - не слышит ни в интервью, ни из доносов друзей-сплетников от Андрея ни одного дурного слова в свой адрес.
@темы: фанфики, Король и Шут