Обморок. Занавес. (с)
Название: День 23. Другие профессии. Восьмое ноября.
Фандом: Король и Шут (сериал)
Персонаж: Князь, Горшок
Рейтинг: R
Жанр: ангст, драма, дарк, ER, AU
Мрачняк и чернуха. Миха/Андрей. AU - перестройка захлебнулась, Совок продолжил своё существование. Вместо второй волны рока - второе поколение дворников и сторожей. Из веществ тут только алкоголь.
читать дальшеШестого ноября - а это было в среду,
Вернее, в пять утра седьмого ноября,
Я поняла, что я когда-нибудь уеду
На дальний край земли, за тёплые моря.
Э. Белевская
- На дива... на дива... Ой, на диване мы лежим художники... - затягивает Князь, растягиваясь рядом с валяющимся Михой. Подсовывает руку ему под шею, приобнимает за плечи.
- Не напелся ещё? - насмешливо спрашивает Миха.
В углу комнаты валяются здоровые, как капуста, цветы из крашеного поролона, притащенные с демонстрации. Завтра их надо сдать - казённые. Намерзлись и наорались за день оба, ноябрь, всё-таки. Миху обязали по работе, а Князь пошёл за компанию, для него это было развлечение, возможность подурить. Он радовался как маленький, махал уродливой поролоновой розой, пел всякую, по глубокому убеждению Михи, херню, вроде "Малой земли", которая неслась из рупоров, а потом специально для него сочинял дурацкие куплеты на советские марши или заводил "Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой" замогильным голосом. Под конец, когда уже в темноте ползли мимо перекрытых станций метро, Андрюха начал выкрикивать безобидные, но идиотские лозунги, которые уставшая толпа поддерживала криками "ура!" и истеричным смехом.
- Даёшь надои с гектара!
- Ура!
- Слава советским консервам!
- Ура!
- Да здравствует Миха Горшенёв!
Дружный ржач. И разумеется - дружное "ура".
Михе тогда страшно захотелось поцеловать этого дурика, но статью за мужеложство никто не отменял.
*
Князь, адреналинщик и панк ещё тот, наёбывал систему: надевал материно платье, красился и тащил Миху на задние ряды кинотеатра целоваться, по сути, прилюдно.
С какой стати все считали его осторожным и рассудительным, было исключительно непонятно.
Вставать Михе было в пять. В шесть, когда только-только играл гимн, он должен был уже мести улицу. Платили мало, да ещё с недавних пор начали вычитать за бездетность. Зато предоставляли квартиру - в подвале, служебную, но отдельную, где они могли делать что угодно, хоть трахаться, хоть репетировать, хоть собирать таких же изгоев общества.
Андрей уходил позже. Формально он числился разнорабочим в ближайшем магазине, чтобы не схватить статью за тунеядство, но реально появлялся там изредка. Его совестили на собраниях за пьянство и прогулы, периодически писали выговоры. Пил Андрюха и правда как не в себя, да кто ж в наше время не пьёт? Миха вот тоже пил, особенно пока Князь был в армейке, за два года, кажется, вообще не просыхал. Как выпустили из дурки, куда он загремел с шизофреническим эпизодом после того, как Князя отобрали, так и запил. Забрали Андрюху после училища, сразу, по весеннему призыву. Что там случилось за эти два года? Отбрёхивался, что рисовал стенгазеты и портреты девушек, но глаза при этом не улыбались.
Налог за бездетность Андрюха не платил - платил алименты. Дочку, Дианку, заделал ещё в школе, тогда же родители спешно поженили их с Алёной. А в училище он встретил Миху и пропал. Дианку Князь любил, таскал на тусовки, приучал к правильной музыке и посылал в магаз за бухлом и сигаретами, когда взрослым было трудно оторваться от интересной беседы. Или в принципе подняться на ноги.
- Ну и мороженку себе купи, - добавлял он.
Вместо работы Андрей топал к фарцовщикам, которым сбывал разное. Он рисовал плакаты западных групп, портреты кумиров, "слизывал" обложки с пластинок и кассет для пиратских записей. Переснимал выкройки с фирмовых шмоток, выкройки шли дальше, цеховикам.
А Миха махал метлой. Голова была свободна, да ещё под ритмичные взмахи хорошо писалась музыка. Она лилась на Миху отовсюду, кажется, не замолкала никогда. Вечером он записывал что-то на старенький магнитофон - напевал, играл, потому что нотную грамоту так и не освоил. Понятно, кто был первым слушателем, автором текстов и кто распространял позорные домашние записи группы. Миха мечтал о нормальном звуке, мечтал сделать свою студию, как Летов, но нужны были деньги на инструменты, на технику, и больше было шансов постоянно возвращаться в психушку, как Летов, чем сделать студию, как он.
Концерты, конечно, не кормили. Да и что это были за концерты - квартирники, на которых народ вначале чинно сидел в ряд, потом напивался и валялся. Шляпа, конечно, стояла у входа, но в неё не то, чтобы много складывали, больше вынимали, чтобы купить дешёвого пойла на всю тусню.
- Наша группа - для стадионов, Княже, - твердил Миха. - Угар, понимаешь, да? Люди танцевать должны, отрываться. Поговори со своими барыгами, нам нужен тур, как Цою, понимаешь?
В кабаках он выступать категорически отказывался. Был согласен хотя бы на ДК.
- Боятся, Мих. Сели там все, сам знаешь. И за Цоя, и за Кинчева, и за Владимира Семёновича в своё время. Из наших Макар только держится, но за него знаешь, кто вписался. Давай лучше выпьем.
И они пили - чаще всего дешёвый портвейн из спизженных у ларька пивных кружек. Или то же самое пиво, за которым с бидончиком бегала Дианка.
- И квасу себе купи.
Пиво стоило девяносто копеек, большая кружка кваса - шесть, маленькая - три, продавались в одном ларьке. Дианка возвращалась довольная, с усами от квасной пены. Князевская дочка часто торчала у них, пока мать искала себе более путёвого мужа. Миха не возражал - ему Дианка тоже нравилась. Ему нравилось всё, что делал Князь.
Улицы были тихими и серыми, не такими, как в заграничных фильмах, где всё слепило перемигивающейся рекламой. Они сначала не верили, зная, чем отличается жизнь от кино, но потом по рукам начала ходить кассета, отснятая Цоем в заграничной поездке, где он снимал, в том числе, улицу, просто улицу...
Конечно, уехать, как тот же Балу, всеми правдами и неправдами сваливший в Америку, или Поручик, мазавший лыжи на историческую родину, они не могли: Миха, как и вся его семья, из-за отца были невыездными, а Князь бы его не бросил. Вот он и старался, как мог. Разукрасил их полуподвальную хату в яркие цвета, со стен глядели вампиры и русалки, шкодливые чертенята и цыгане, похожие на Миху. Князь сочинял для него похабные стихи и красивые сказки про совсем другую жизнь. Там они был мушкетёрами и пиратами, путешествовали по дальним фантастическим странам, хотя в реальности уехать дальше Клуба кинопутешественников не светило. Разумеется, со своим аттестатом и характеристикой, с которой в тюрьму не примут, Андрей членом союза художников не был, в союзе писателей тоже не состоял и был известен людям только через самиздат и сарафанное радио.
Миху знали больше - всё-таки он пел, назывался анархистом, строил из себя полубезумного Горшка, иногда устраивал дебоши в приличных местах. Князь был, по мнению окружающих, тихий, разумный и сдерживал своего непутёвого друга.
Как будто не он уговорил Миху повеситься в красной комнате училища. Ну как повеситься - на спор дотянуться до крюка в потолке, оставшегося от старинной люстры. Их тогда, хотя и позорящих честь учащихся, пытались затащить в комсомол, и комсорг вышел минут на пять. Князь подсадил Миху, а потом отошёл на пару шагов и ржал над другом, болтающимся на одной руке под потолком и боящимся высоты. А комсорг, вернувшийся с куратором потока, увидели в проёме качающиеся ноги, и их чуть кондратий не хватил.
Как будто не Князь сварганил из всякого мусора подобие человека, которого сперва выдавал за брата-инвалида. Этот чувак был чем-то вроде лакмусовой бумажки для гостей их подвала, а ещё его иной раз оставляли постоять за себя в очереди, соседи ржали и передвигали Князевского голема.
*
Восьмое ноября, шесть утра. Миха метёт двор. Зацелованный, затраханный голенький Князь спит у него в казённой кровати с пружинной сеткой. Так приятно будет после уборки, замёрзшим, забраться ему под тёплый бок.
Надо бы положить ещё кирпичей в лужу, вечно образующуюся у подъезда, и подкинуть очередные доски к разрытой ещё весной траншее с водопроводными трубами, старые уже совсем засосало в глину.
Подъезжает машина - что-то рановато как-то. Из неё выходят трое в костюмах, прыгают по заботливо уложенным Михой битым кирпичикам. По чью, интересно, душу? Внезапно сердце ёкает, ужасно хочется выпить. Нет, хотели бы накрыть их нехорошую квартиру, вломились бы в разгар пьянки, с дружинниками, со всей помпой. Так ведь? Миха, частый гость обезьянника за хулиганку, больше боялся, что заметут Князя, те же дружинники отловят в платье за блядский боевой раскрас, или фарцовщики сдадут. Отнимут уже не на два года, а на все десять, и бог знает, каким вернут, если вернут вообще. Он отставляет метлу, топает в свой подвал, заходит в квартиру, и за ним захлопывается дверь.
Андрюха, которому хотя бы трусы позволили надеть, злой, как собака, стоит и мёрзнет посреди комнаты. Зыркает на Миху - чего ты, дурак, припёрся, дул бы к отцу под крылышко!
Двое роются в их немудрящем барахле, простукивают стены и пол.
Третий вяло наблюдает за Князем и подошедшим Михой, больше разглядывая картинки на стенах.
- Незарегистрированная пишущая машинка, - перечисляет он. - Крупная сумма в рублях и в валюте. Что же вы, Андрей Сергеевич? Статей на вас, как блох на собаке. За незаконное обогащение, за перепечатку запрещённой литературы, за распространение порнографии. Вы не знали, Михаил Юрьевич, что за картинки он продаёт?
Миха мотает головой, такого он действительно не знал. И про деньги.
- Сто двадцать первую тоже никто не отменял. Может, вы и Родину продали, Андрей Сергеевич? Откуда у вас столько денег?
- Это не моё.
- А чьё? Михаила Юрьевича?
- Нет.
- Значит, всё-таки ваше?
- Значит.
- И на что вам столько денег?
- На инструменты нормальные, на оборудование, - встречается глазами с Михой. "Прости". Балбес...
- И кто вам их обещал?
- Не помню.
- Сейчас мы вместе проедем в отделение, вы, Андрей Сергеевич, напишете явку с повинной, где перечислите, как и с кем вместе нарушали закон, а также немного подробнее о тех, кто посещает ваши собрания. А вы, Михаил Юрьевич, дадите подписку о невыезде. И обеспечите максимальную явку на свой следующий квартирник, вы поняли меня? Мы же не хотим, чтобы с Андреем Сергеевичем в камере случилась какая-нибудь неприятность?
*
Вывалившись из отделения, где их развели по разным кабинетам, Миха кидается к телефону-автомату.
- Мусь... м-мусь, - он не может говорить, даже дышать не может. - Кня... Князя забрали!
- Кто забрал? Куда?
- Не телефонный разговор, - тяжёлая рука отца опускает трубку на рычаги.
Он подъезжает на чёрной "Волге" в Михин двор, где тот мается на скамейке.
- Пап, - Миха впервые за много лет обращается так к отцу. Он вообще впервые за несколько лет к нему обращается в принципе. - Его посадят, пап! Меня в дурку отправить обещали!
- Да кому вы нужны, два идиота, - вздыхает отец. - Это под меня копают, ситуация сложная, прямо сейчас ничего сделать не могу. Ты только глупостей не натвори, внимательно слушай, что ты должен делать...
Бубубу читать дальше Ебать мы скатываемся в Совок, пиздец. Верьте мне, я семидесятые помню, бля буду.
Фандом: Король и Шут (сериал)
Персонаж: Князь, Горшок
Рейтинг: R
Жанр: ангст, драма, дарк, ER, AU
Мрачняк и чернуха. Миха/Андрей. AU - перестройка захлебнулась, Совок продолжил своё существование. Вместо второй волны рока - второе поколение дворников и сторожей. Из веществ тут только алкоголь.
читать дальше
Вернее, в пять утра седьмого ноября,
Я поняла, что я когда-нибудь уеду
На дальний край земли, за тёплые моря.
Э. Белевская
- На дива... на дива... Ой, на диване мы лежим художники... - затягивает Князь, растягиваясь рядом с валяющимся Михой. Подсовывает руку ему под шею, приобнимает за плечи.
- Не напелся ещё? - насмешливо спрашивает Миха.
В углу комнаты валяются здоровые, как капуста, цветы из крашеного поролона, притащенные с демонстрации. Завтра их надо сдать - казённые. Намерзлись и наорались за день оба, ноябрь, всё-таки. Миху обязали по работе, а Князь пошёл за компанию, для него это было развлечение, возможность подурить. Он радовался как маленький, махал уродливой поролоновой розой, пел всякую, по глубокому убеждению Михи, херню, вроде "Малой земли", которая неслась из рупоров, а потом специально для него сочинял дурацкие куплеты на советские марши или заводил "Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой" замогильным голосом. Под конец, когда уже в темноте ползли мимо перекрытых станций метро, Андрюха начал выкрикивать безобидные, но идиотские лозунги, которые уставшая толпа поддерживала криками "ура!" и истеричным смехом.
- Даёшь надои с гектара!
- Ура!
- Слава советским консервам!
- Ура!
- Да здравствует Миха Горшенёв!
Дружный ржач. И разумеется - дружное "ура".
Михе тогда страшно захотелось поцеловать этого дурика, но статью за мужеложство никто не отменял.
*
Князь, адреналинщик и панк ещё тот, наёбывал систему: надевал материно платье, красился и тащил Миху на задние ряды кинотеатра целоваться, по сути, прилюдно.
С какой стати все считали его осторожным и рассудительным, было исключительно непонятно.
Вставать Михе было в пять. В шесть, когда только-только играл гимн, он должен был уже мести улицу. Платили мало, да ещё с недавних пор начали вычитать за бездетность. Зато предоставляли квартиру - в подвале, служебную, но отдельную, где они могли делать что угодно, хоть трахаться, хоть репетировать, хоть собирать таких же изгоев общества.
Андрей уходил позже. Формально он числился разнорабочим в ближайшем магазине, чтобы не схватить статью за тунеядство, но реально появлялся там изредка. Его совестили на собраниях за пьянство и прогулы, периодически писали выговоры. Пил Андрюха и правда как не в себя, да кто ж в наше время не пьёт? Миха вот тоже пил, особенно пока Князь был в армейке, за два года, кажется, вообще не просыхал. Как выпустили из дурки, куда он загремел с шизофреническим эпизодом после того, как Князя отобрали, так и запил. Забрали Андрюху после училища, сразу, по весеннему призыву. Что там случилось за эти два года? Отбрёхивался, что рисовал стенгазеты и портреты девушек, но глаза при этом не улыбались.
Налог за бездетность Андрюха не платил - платил алименты. Дочку, Дианку, заделал ещё в школе, тогда же родители спешно поженили их с Алёной. А в училище он встретил Миху и пропал. Дианку Князь любил, таскал на тусовки, приучал к правильной музыке и посылал в магаз за бухлом и сигаретами, когда взрослым было трудно оторваться от интересной беседы. Или в принципе подняться на ноги.
- Ну и мороженку себе купи, - добавлял он.
Вместо работы Андрей топал к фарцовщикам, которым сбывал разное. Он рисовал плакаты западных групп, портреты кумиров, "слизывал" обложки с пластинок и кассет для пиратских записей. Переснимал выкройки с фирмовых шмоток, выкройки шли дальше, цеховикам.
А Миха махал метлой. Голова была свободна, да ещё под ритмичные взмахи хорошо писалась музыка. Она лилась на Миху отовсюду, кажется, не замолкала никогда. Вечером он записывал что-то на старенький магнитофон - напевал, играл, потому что нотную грамоту так и не освоил. Понятно, кто был первым слушателем, автором текстов и кто распространял позорные домашние записи группы. Миха мечтал о нормальном звуке, мечтал сделать свою студию, как Летов, но нужны были деньги на инструменты, на технику, и больше было шансов постоянно возвращаться в психушку, как Летов, чем сделать студию, как он.
Концерты, конечно, не кормили. Да и что это были за концерты - квартирники, на которых народ вначале чинно сидел в ряд, потом напивался и валялся. Шляпа, конечно, стояла у входа, но в неё не то, чтобы много складывали, больше вынимали, чтобы купить дешёвого пойла на всю тусню.
- Наша группа - для стадионов, Княже, - твердил Миха. - Угар, понимаешь, да? Люди танцевать должны, отрываться. Поговори со своими барыгами, нам нужен тур, как Цою, понимаешь?
В кабаках он выступать категорически отказывался. Был согласен хотя бы на ДК.
- Боятся, Мих. Сели там все, сам знаешь. И за Цоя, и за Кинчева, и за Владимира Семёновича в своё время. Из наших Макар только держится, но за него знаешь, кто вписался. Давай лучше выпьем.
И они пили - чаще всего дешёвый портвейн из спизженных у ларька пивных кружек. Или то же самое пиво, за которым с бидончиком бегала Дианка.
- И квасу себе купи.
Пиво стоило девяносто копеек, большая кружка кваса - шесть, маленькая - три, продавались в одном ларьке. Дианка возвращалась довольная, с усами от квасной пены. Князевская дочка часто торчала у них, пока мать искала себе более путёвого мужа. Миха не возражал - ему Дианка тоже нравилась. Ему нравилось всё, что делал Князь.
Улицы были тихими и серыми, не такими, как в заграничных фильмах, где всё слепило перемигивающейся рекламой. Они сначала не верили, зная, чем отличается жизнь от кино, но потом по рукам начала ходить кассета, отснятая Цоем в заграничной поездке, где он снимал, в том числе, улицу, просто улицу...
Конечно, уехать, как тот же Балу, всеми правдами и неправдами сваливший в Америку, или Поручик, мазавший лыжи на историческую родину, они не могли: Миха, как и вся его семья, из-за отца были невыездными, а Князь бы его не бросил. Вот он и старался, как мог. Разукрасил их полуподвальную хату в яркие цвета, со стен глядели вампиры и русалки, шкодливые чертенята и цыгане, похожие на Миху. Князь сочинял для него похабные стихи и красивые сказки про совсем другую жизнь. Там они был мушкетёрами и пиратами, путешествовали по дальним фантастическим странам, хотя в реальности уехать дальше Клуба кинопутешественников не светило. Разумеется, со своим аттестатом и характеристикой, с которой в тюрьму не примут, Андрей членом союза художников не был, в союзе писателей тоже не состоял и был известен людям только через самиздат и сарафанное радио.
Миху знали больше - всё-таки он пел, назывался анархистом, строил из себя полубезумного Горшка, иногда устраивал дебоши в приличных местах. Князь был, по мнению окружающих, тихий, разумный и сдерживал своего непутёвого друга.
Как будто не он уговорил Миху повеситься в красной комнате училища. Ну как повеситься - на спор дотянуться до крюка в потолке, оставшегося от старинной люстры. Их тогда, хотя и позорящих честь учащихся, пытались затащить в комсомол, и комсорг вышел минут на пять. Князь подсадил Миху, а потом отошёл на пару шагов и ржал над другом, болтающимся на одной руке под потолком и боящимся высоты. А комсорг, вернувшийся с куратором потока, увидели в проёме качающиеся ноги, и их чуть кондратий не хватил.
Как будто не Князь сварганил из всякого мусора подобие человека, которого сперва выдавал за брата-инвалида. Этот чувак был чем-то вроде лакмусовой бумажки для гостей их подвала, а ещё его иной раз оставляли постоять за себя в очереди, соседи ржали и передвигали Князевского голема.
*
Восьмое ноября, шесть утра. Миха метёт двор. Зацелованный, затраханный голенький Князь спит у него в казённой кровати с пружинной сеткой. Так приятно будет после уборки, замёрзшим, забраться ему под тёплый бок.
Надо бы положить ещё кирпичей в лужу, вечно образующуюся у подъезда, и подкинуть очередные доски к разрытой ещё весной траншее с водопроводными трубами, старые уже совсем засосало в глину.
Подъезжает машина - что-то рановато как-то. Из неё выходят трое в костюмах, прыгают по заботливо уложенным Михой битым кирпичикам. По чью, интересно, душу? Внезапно сердце ёкает, ужасно хочется выпить. Нет, хотели бы накрыть их нехорошую квартиру, вломились бы в разгар пьянки, с дружинниками, со всей помпой. Так ведь? Миха, частый гость обезьянника за хулиганку, больше боялся, что заметут Князя, те же дружинники отловят в платье за блядский боевой раскрас, или фарцовщики сдадут. Отнимут уже не на два года, а на все десять, и бог знает, каким вернут, если вернут вообще. Он отставляет метлу, топает в свой подвал, заходит в квартиру, и за ним захлопывается дверь.
Андрюха, которому хотя бы трусы позволили надеть, злой, как собака, стоит и мёрзнет посреди комнаты. Зыркает на Миху - чего ты, дурак, припёрся, дул бы к отцу под крылышко!
Двое роются в их немудрящем барахле, простукивают стены и пол.
Третий вяло наблюдает за Князем и подошедшим Михой, больше разглядывая картинки на стенах.
- Незарегистрированная пишущая машинка, - перечисляет он. - Крупная сумма в рублях и в валюте. Что же вы, Андрей Сергеевич? Статей на вас, как блох на собаке. За незаконное обогащение, за перепечатку запрещённой литературы, за распространение порнографии. Вы не знали, Михаил Юрьевич, что за картинки он продаёт?
Миха мотает головой, такого он действительно не знал. И про деньги.
- Сто двадцать первую тоже никто не отменял. Может, вы и Родину продали, Андрей Сергеевич? Откуда у вас столько денег?
- Это не моё.
- А чьё? Михаила Юрьевича?
- Нет.
- Значит, всё-таки ваше?
- Значит.
- И на что вам столько денег?
- На инструменты нормальные, на оборудование, - встречается глазами с Михой. "Прости". Балбес...
- И кто вам их обещал?
- Не помню.
- Сейчас мы вместе проедем в отделение, вы, Андрей Сергеевич, напишете явку с повинной, где перечислите, как и с кем вместе нарушали закон, а также немного подробнее о тех, кто посещает ваши собрания. А вы, Михаил Юрьевич, дадите подписку о невыезде. И обеспечите максимальную явку на свой следующий квартирник, вы поняли меня? Мы же не хотим, чтобы с Андреем Сергеевичем в камере случилась какая-нибудь неприятность?
*
Вывалившись из отделения, где их развели по разным кабинетам, Миха кидается к телефону-автомату.
- Мусь... м-мусь, - он не может говорить, даже дышать не может. - Кня... Князя забрали!
- Кто забрал? Куда?
- Не телефонный разговор, - тяжёлая рука отца опускает трубку на рычаги.
Он подъезжает на чёрной "Волге" в Михин двор, где тот мается на скамейке.
- Пап, - Миха впервые за много лет обращается так к отцу. Он вообще впервые за несколько лет к нему обращается в принципе. - Его посадят, пап! Меня в дурку отправить обещали!
- Да кому вы нужны, два идиота, - вздыхает отец. - Это под меня копают, ситуация сложная, прямо сейчас ничего сделать не могу. Ты только глупостей не натвори, внимательно слушай, что ты должен делать...
Бубубу читать дальше Ебать мы скатываемся в Совок, пиздец. Верьте мне, я семидесятые помню, бля буду.
@темы: фанфики, Король и Шут