Обморок. Занавес. (с)
Очередной фик оп Ведьмаку, и опять мне лень делать шапку.
читать дальшеДвадцать с лишним лет оказываются выброшенными, ненужными.
Возможно, чтобы сохранить остатки достоинства, надо было сказать "стоп" раньше, ещё когда Геральт связал себя желанием с ведьмой. Не закрывать глаза на происходящее, не думать, что имеющееся - лучше и больше чем ничего. Перетерпеть здесь, смолчать там, и теперь у Лютика даже меньше, чем ничего. Двадцать лет его жизни остались где-то, не с ним, потому что до воспоминаний слишком больно дотрагиваться.
Это странное ощущение. Как будто ему снова восемнадцать, он свободен, чист как свежая страница, мир открыт, но... но ему никак не восемнадцать. Окружающие не поддерживают его в этой иллюзии. Те, кому сейчас восемнадцать, они совсем другие, он иногда не может понять, о чём они говорят. Их мысли кажутся странными, проблемы - надуманными. Да и выглядит он хоть моложе своих лет, но отнюдь не на восемнадцать.
Он чуть из штанов не выпрыгивает, когда его узнают как "барда Белого Волка", о котором он запретил себе думать, как будто всего этого не было. Он решает сменить имидж - причёску, наряд (духи и любовника, горько добавляет про себя, вот уж за последним дело никогда не стояло). Его новое имя не тянет за собой целую череду историй, сгнивших мечтаний, ненужных ассоциаций. Вместо того, чтобы рассказать пришедшуюся к месту смешную байку, вместо "когда мы с Геральтом встретили Золтана", он просто захлопывает рот. Он вообще стал больше молчать - потому что этого всего не было.
Но если этого всего не было, то что же тогда было?
Ведьмак, словно камень на шее, тянет в небытие всё написанное и спетое, старых друзей, старых врагов, поражения и победы, нелепые происшествия, и даже время, проведённое порознь. Да, у Лютика была своя отдельная жизнь, но не выходит вырвать из этих двадцати лет какие-то куски, а какие-то оставить. Можно только выбросить всё целиком. Вместе с Лютиком, который оказался ненужным.
И Юлиан остался нищим - старым неудачником, у которого ничего этого не было, чьи годы просто прошли, просто куда-то провалились.
То, что Геральт не маячит перед глазами, то, что Юлиану не задают вопросов о ведьмаке, не заглядывают за спину, разыскивая мощную фигуру в кожаной броне, в целом, помогает. Иначе слишком часто пришлось бы обращаться к тому, что - как отсутствующая конечность, которой, забывшись, хочется воспользоваться.
И так хватает внезапных мыслей "а это бы ему понравилось", "а это бы его выбесило", "а это бы ему пригодилось". В первое время на рынках рука так и тянется к приятным мелочам, которыми бы Лютик обязательно побаловал Геральта. Но Лютика больше нет. Юлиан думает, не распустить ли слух о своей смерти: сгорел в драконьем пламени - красиво! Но решает, что это уж слишком.
Он вроде бы не делает ничего особенного, так же бредёт по дорогам Континента к северу, но теперь, когда его взгляд не прикован к прекрасному героическому ведьмаку, он начинает видеть вокруг... другое.
Он как-то неожиданно осознаёт, что идёт война, что чудовища стали не самой большой проблемой по сравнению с нильфами. Война голодна, она высасывает из едва сводящего концы с концами населения последнее - подъедает скудные запасы, уводит рабочие руки. Он не один движется на север, люди бегут от учинённой нильфами резни. Бегут туда, где их никто не ждёт. Туда, где на всех не хватит. Туда, где уже нашли крайних - эльфов.
Он бредёт среди беженцев, безвестный бард, поющий чужие песни, не тот, кого приглашают выступать при дворе, а тот, в кого кидают корки. Он ещё не решил, хочет ли прославить новое имя, но ежегодный конкурс бардов в этот раз пройдёт без него.
Нет, в прошлый раз восемнадцатилетний Лютик был совсем другим. Сейчас он не может резвиться, как полный сил щенок, гоняющий бабочек. Может быть, он, наоборот, за эти полгода постарел разом на двадцать лет? Он и раньше пропускал все истории через своё сердце, но грусть не задерживалась в нём. А теперь сердце расколото, резонирует в унисон с чужой болью, чужие беды цепляются за острые края, застревают, остаются с ним. Лютик, готовый для своей выгоды облапошить кого угодно, ни за что не ввязался бы в авантюру, которую затеял Свиристель, даже подумать страшно, из каких побуждений.
Но чтобы заставить плясать под свою лютню Оксенфурт, нужен блистательный маэстро Лютик, и он надевает его как костюм. Костюм как будто с чужого плеча, тесноват и не по фигуре, слишком уж Юлиан изменился за эти полгода. Он притворяется Лютиком, уже не чувствуя себя им. Всё-таки эта маска в балагане жизни проклята, обречена получать пинки и подзатыльники под хохот публики, потому что на старое имя тянутся Дийкстра, Йенифер, маг-садист и - кто бы сомневался - Геральт. Геральту самое место в этой приятной компании. И самая дорога туда же, куда и им, если уж рассуждать здраво.
- Геральт, - говорит бард. И не узнаёт его.
То ли оба они так сильно изменились. То ли двадцать лет пробежало за эти полгода. То ли оба выкинули двадцать лет из жизни и не было между ними ничего, ничего, ни хорошего, ни плохого, ни встречи в Посаде, ни разрыва в Голополье, ни всего того, что посреди.
Кто ты, молча спрашивает он глядя на Геральта новыми глазами.
- Ты мне нужен, - говорит этот усталый, готовый сломаться мужчина.
И Юлиан прикидывается Лютиком, разводящим драму из-за протёртых сапог, недалёким другом-самозванцем, дурачком, упрямо идущим за своими оплеухами и зуботычинами, но кажется, тот, кто без возражений пошёл за нынешним Геральтом, пропустив его боль через своё сердце, совсем другой человек.
читать дальшеДвадцать с лишним лет оказываются выброшенными, ненужными.
Возможно, чтобы сохранить остатки достоинства, надо было сказать "стоп" раньше, ещё когда Геральт связал себя желанием с ведьмой. Не закрывать глаза на происходящее, не думать, что имеющееся - лучше и больше чем ничего. Перетерпеть здесь, смолчать там, и теперь у Лютика даже меньше, чем ничего. Двадцать лет его жизни остались где-то, не с ним, потому что до воспоминаний слишком больно дотрагиваться.
Это странное ощущение. Как будто ему снова восемнадцать, он свободен, чист как свежая страница, мир открыт, но... но ему никак не восемнадцать. Окружающие не поддерживают его в этой иллюзии. Те, кому сейчас восемнадцать, они совсем другие, он иногда не может понять, о чём они говорят. Их мысли кажутся странными, проблемы - надуманными. Да и выглядит он хоть моложе своих лет, но отнюдь не на восемнадцать.
Он чуть из штанов не выпрыгивает, когда его узнают как "барда Белого Волка", о котором он запретил себе думать, как будто всего этого не было. Он решает сменить имидж - причёску, наряд (духи и любовника, горько добавляет про себя, вот уж за последним дело никогда не стояло). Его новое имя не тянет за собой целую череду историй, сгнивших мечтаний, ненужных ассоциаций. Вместо того, чтобы рассказать пришедшуюся к месту смешную байку, вместо "когда мы с Геральтом встретили Золтана", он просто захлопывает рот. Он вообще стал больше молчать - потому что этого всего не было.
Но если этого всего не было, то что же тогда было?
Ведьмак, словно камень на шее, тянет в небытие всё написанное и спетое, старых друзей, старых врагов, поражения и победы, нелепые происшествия, и даже время, проведённое порознь. Да, у Лютика была своя отдельная жизнь, но не выходит вырвать из этих двадцати лет какие-то куски, а какие-то оставить. Можно только выбросить всё целиком. Вместе с Лютиком, который оказался ненужным.
И Юлиан остался нищим - старым неудачником, у которого ничего этого не было, чьи годы просто прошли, просто куда-то провалились.
То, что Геральт не маячит перед глазами, то, что Юлиану не задают вопросов о ведьмаке, не заглядывают за спину, разыскивая мощную фигуру в кожаной броне, в целом, помогает. Иначе слишком часто пришлось бы обращаться к тому, что - как отсутствующая конечность, которой, забывшись, хочется воспользоваться.
И так хватает внезапных мыслей "а это бы ему понравилось", "а это бы его выбесило", "а это бы ему пригодилось". В первое время на рынках рука так и тянется к приятным мелочам, которыми бы Лютик обязательно побаловал Геральта. Но Лютика больше нет. Юлиан думает, не распустить ли слух о своей смерти: сгорел в драконьем пламени - красиво! Но решает, что это уж слишком.
Он вроде бы не делает ничего особенного, так же бредёт по дорогам Континента к северу, но теперь, когда его взгляд не прикован к прекрасному героическому ведьмаку, он начинает видеть вокруг... другое.
Он как-то неожиданно осознаёт, что идёт война, что чудовища стали не самой большой проблемой по сравнению с нильфами. Война голодна, она высасывает из едва сводящего концы с концами населения последнее - подъедает скудные запасы, уводит рабочие руки. Он не один движется на север, люди бегут от учинённой нильфами резни. Бегут туда, где их никто не ждёт. Туда, где на всех не хватит. Туда, где уже нашли крайних - эльфов.
Он бредёт среди беженцев, безвестный бард, поющий чужие песни, не тот, кого приглашают выступать при дворе, а тот, в кого кидают корки. Он ещё не решил, хочет ли прославить новое имя, но ежегодный конкурс бардов в этот раз пройдёт без него.
Нет, в прошлый раз восемнадцатилетний Лютик был совсем другим. Сейчас он не может резвиться, как полный сил щенок, гоняющий бабочек. Может быть, он, наоборот, за эти полгода постарел разом на двадцать лет? Он и раньше пропускал все истории через своё сердце, но грусть не задерживалась в нём. А теперь сердце расколото, резонирует в унисон с чужой болью, чужие беды цепляются за острые края, застревают, остаются с ним. Лютик, готовый для своей выгоды облапошить кого угодно, ни за что не ввязался бы в авантюру, которую затеял Свиристель, даже подумать страшно, из каких побуждений.
Но чтобы заставить плясать под свою лютню Оксенфурт, нужен блистательный маэстро Лютик, и он надевает его как костюм. Костюм как будто с чужого плеча, тесноват и не по фигуре, слишком уж Юлиан изменился за эти полгода. Он притворяется Лютиком, уже не чувствуя себя им. Всё-таки эта маска в балагане жизни проклята, обречена получать пинки и подзатыльники под хохот публики, потому что на старое имя тянутся Дийкстра, Йенифер, маг-садист и - кто бы сомневался - Геральт. Геральту самое место в этой приятной компании. И самая дорога туда же, куда и им, если уж рассуждать здраво.
- Геральт, - говорит бард. И не узнаёт его.
То ли оба они так сильно изменились. То ли двадцать лет пробежало за эти полгода. То ли оба выкинули двадцать лет из жизни и не было между ними ничего, ничего, ни хорошего, ни плохого, ни встречи в Посаде, ни разрыва в Голополье, ни всего того, что посреди.
Кто ты, молча спрашивает он глядя на Геральта новыми глазами.
- Ты мне нужен, - говорит этот усталый, готовый сломаться мужчина.
И Юлиан прикидывается Лютиком, разводящим драму из-за протёртых сапог, недалёким другом-самозванцем, дурачком, упрямо идущим за своими оплеухами и зуботычинами, но кажется, тот, кто без возражений пошёл за нынешним Геральтом, пропустив его боль через своё сердце, совсем другой человек.