[dunkelseite]

Название: День 9. Смерть основного персонажа. Пепел.
Фандом: Король и Шут (сериал)
Персонаж: Князь, Горшок
Рейтинг: R
Жанр: дарковый дарк
Предупреждения: Князьэтогонезаслужил ><
Его опять украли
Дарк, умерли все, некоторые очень неприятно. Открытых описаний нет. Условное средневековье, чума, инквизиция, упоминание пыток. Намёк на отношения.

Горшок не любил портовые города – в них всегда ждали какие-то неприятности. Сидишь себе в кабаке, местные контрабандисты устраивают разборку, и можно запросто попасть под раздачу. То пираты нападут, то морячки с товаром какую-нибудь чуму притащат. Впрочем, чума, она сейчас везде, а Князю нравится всякая экзотика – заморские ткани, заморские люди, ходит, глазеет, рисует…
В остальном город был как город, и дела у них в этом городе были самые обыкновенные. Нанялись они ремонтировать дом местного святого отца, яростного проповедника и грозы еретиков, а по вечерам то пили, то пели по кабакам, потому что одной работой не прокормиться было. Священник отвёл им коморку в своём доме, там они мёрзли по ночам на сене в обнимку. Тревожно было в городе – чума разгулялась, но на то она и чума, что везде. От голода и то больше мрёт. Да горожане с ума посходили, искали ведьм да колдунов, наводящих на город порчу. То и дело кого-то жгли. Священник некоторых еретиков допрашивал прямо в том же доме, в подвале, ночами, и к воплям несчастных никак нельзя было привыкнуть. Горшок обнимал Князя, утыкался носом ему в волосы, чтобы успокоиться, и думал – надо уходить. Да карантин объявили, заперли ворота, ни туда, ни сюда. Потом и выступать в кабаках запретили, дескать, грех это, а болезнь – наказание. Тогда-то он перетрухнул и сжёг Князеву тетрадь, рубахи его для выступлений, разрисованные нечистью, сжёг. Видеть его не мог в рубахах этих – в похожих еретиков на костёр выводят! А песни, что этот дурак не боялся записывать? Не те, что про баб и пиво, а те, что придворных и самого короля задевают. Разругались они после этого вусмерть, подрались в кровь, пошли пить в разные кабаки тем вечером.
А куда он денется, думал Горшок. Первый раз, что ли? Город закрыт, работу делать надо. Сам он был отходчивый, а Князь, тот, конечно, мог долго дуться, но Горшок-то знал одно волшебное средство. Можно было даже в доме священника рискнуть… Горшок представил, как зажмёт Князю рот ладонью, придавит к жиденькой подстилке всем весом и будет гладить его везде, и Князь поплывёт, оттает…
Да только вот Князь пропал, как в воду канул. Может, и правда в воду, море-то – вот оно, в двух шагах, реки весь город расчертили. Может, в канаве спьяну помер, а может, чуму подцепил. Дня три Горшок работал один, пил вечерами, слушал ночные крики, в которых ему стал мерещиться Князев голос. Думал – дуется, ныкается. На третий день не выдержал и искать пошёл. Нарисовал Князев портрет как смог, тыкал его всем подряд. И стражу спрашивал, и кабаки обошёл, и притоны, и доки, и в чумные бараки ходил, и на кладбище. Пропал, как не было.
Худо было Горшку, ночные крики совсем спать не давали, пошёл он с горя в курильню, плюнул на работу, на то, что под забором с голоду помрёт. Не мог он без Князя. И Князя не было, чтоб сказать – не ходи, не губи себя.
А как в себя пришёл – чуть там и не помер. Лежат вокруг покойники – чумные, чёрные, как головёшки, - в общей яме. Видно, подобрали его добрые люди на улице, взяли, что могли, да и в яму скинули. Жаль не в море, уже отмучился бы. Не жизнь ему без Князя, не жизнь. Дай бог, чтоб чуму подцепил. Восстал Горшок из могилы, пошёл с кладбища прочь, ни дать, ни взять, живой мертвец. Шёл он, шатаясь, люди от него шарахались, а он им Князев портрет в нос совал и спрашивал, не видали такого? Долго ли, коротко ли, добрёл до главной площади, до кострища, тёплого ещё. Опять какой-то бедолага ни за что ни про что сгинул. И стражник рядом поставлен, чтобы колдуны пепел собрата своего для чёрных снадобий не воровали. Горшок и к стражнику с портретом сунулся.
Стражник портрет тот скомкал быстро и в ладони Горшка зажал.
- Нет его больше, - и на костёр кивнул. – Беги ты из города, парень. Приглянулся он на свою беду святому отцу, а тому кто полюбится, тот не жилец.
Горшок упал на колени рядом с кострищем, набрал пепла полные горсти, припал к ним лицом. Не пахло Князем, пахло горелым мясом, палёной костью. Горшок завыл в голос. И когда этот коршун Князя углядел – сам же до них не снизошёл, с помощником домоправителя договаривались, смерды. А сам он – что за друг? Князь прямо за стенкой мучился, звал его, небось, а он пьяный да укуренный валялся. Дом его убийце подновлял. Мучителю его. До которого не добраться, столько слуг и стражи с собой таскает.
- Иди, парень, не положено, - погнал его стражник.
Горшок пошёл куда-то, не видя ничего перед собой. Голова наливалась свинцовой тяжестью, стало нестерпимо жарко, словно это его самого жгли, рот пересох и горел. Но нет, нет, Князю было в разы хуже… Слёзы текли, размывая следы пепла на лице. Разве можно так гореть от горя, от стыда? Он шёл, шатаясь, воя в голос, и не видел, как, заметив его из дорогого портшеза, святой отец схватился за сердце и рухнул на шёлковые подушки. Демон ада пришёл за его чёрной душой. А слуги продолжили тащить носилки, стража – зыркать по сторонам. Один из стражников толкнул Горшка древком копья, тот свалился в канаву и больше уже не поднялся.
*
…Стихи – охуенно, рисунки – охуенно, и только к рубашкам его долго привыкнуть не мог, каждый раз вздрагивал и ругался, что в таких раньше еретиков на костёр выводили.