Мастерпост dunkelseite.diary.ru/p219533034_marionetka-mast...
Глава 11
читать дальше
Недели проходили. Текли, как песчинки в песочных часах, дни переходили от одного мгновения к другому, время бесконечно тянулось. Эд заметил, что часто думает о песочных часах. В кабинете Хоэнхайма имелись песочные часы, когда они были детьми: на минуту, на час, и даже такие, которым требовался целый день, чтобы последняя песчинка присоединилась к своим подружкам. Они были огромными, и он смутно помнил, как отец объяснял принцип работы, хотя Эду было тогда не больше трёх.
Он мог припомнить несколько ночей, когда, стоило маме уйти спать, они с Алом пробирались в кабинет Хоэнхайма, беззвучно ступая маленькими ножками по холодным половицам, и сидели бок-о-бок, глядя на большие часы. Их ни разу не переворачивали с тех пор, как ушёл отец, но однажды, сидя на полу, они с Алом заговорили об алхимии, стащили с полки огромный пыльный том и принялись с тихим шелестом листать страницы.
- Братик, мы попадём в неприятности, - Ал очень боялся расстроить маму.
- Всё в порядке, Ал. Мы сделаем что-нибудь для неё, и она обрадуется, подожди, вот увидишь.
С пальцами, перемазанными мелом, они провели первую трансмутацию. Вместе.
Эд помнил, как вспышка статики поразила их, разогнав все тени в комнате и достигнув каждого угла, он всё ещё чувствовал прилив в груди чего-то сильного и мощного, наполняющего всё существо чувством правоты и гордости, знанием, что он тот, кто он есть. Просто и ясно, он был алхимиком. Он осознал это в тот день, много лет назад. Он понял, что будет великим алхимиком. Совсем как Хоэнхайм.
Ал так восхищался, восклицал так громко, что Эд повалил младшего брата на пол и зажал ему рот. Конечно, Эд тоже был в восторге, когда маленькая деревянная шишка, похожая на профиль человека, высунулась из покорёженного пола, но он смог сдержать свои шок, и удивление, и гордость.
Песочные часы были свидетелями того момента, и, приведя пол в порядок, они с Алом оба молча уставились на часы. По неведомой причине они решили перевернуть часы, хотя отец всё ещё не вернулся. Они пришли к общему решению без слов, как это порой случалось между ними. В то время они проводили вместе практически каждую минуту и были связаны так, что периодически думали одинаково. Перевернуть часы оказалось трудновато, даже вдвоём, потому что тогда братья были ещё маленькими и слабыми. Эд до сих пор помнил боль в мышцах и упрямое сопение, которое Ал издавал от напряжения.
После этого они дружно отступили назад и улыбнулись друг дружке. Лица всё ещё были перемазаны мелом, и свет трансмутации всё ещё горел в глазах.
Эд и сейчас мог представить эти часы: прочное дубовое основание, покрытое лаком, стекло, заляпанное там и сям случайными отпечатками пальцев, блеск бледно-золотистого песка внутри.
Он как будто мог ощутить гладкое, прохладное стекло кончиками пальцев, вдохнуть тонкий запах дыма, окутывавший дом его детства.
Он глубоко вдохнул, но всё, что почувствовал, - влажный, чуть травяной запах подземелий.
- Эдвард, мой драгоценный.
Эд хотел съёжиться при звуке этого голоса, забиться в нору и никогда не вылезать, но он привык справляться. Немедленного и резкого приступа тошноты не последовало. Только слабое раздражение разлилось в груди, сжимая рёбра почти незаметно.
Он приоткрыл глаза и глянул через плечо на Артабануса. Тот сидел на кровати, с подносом на коленях, и Эд уловил слишком знакомый запах кленового сиропа. Кленовая овсянка, так называл её Артабанус, была обычным завтраком в этом месте, потому что зерно долго не портилось, и всё, что требовалось для приготовления, - горячая вода и кленовый сироп. Со вздохом Эд кое-как сел, покрутил плечами и выставил руки перед собой.
В конце концов, его теперь не приковывали, как раба. После того случая, который, казалось, был годы назад, Артабанус не привязывал Эда. Вместо этого он сконструировал что-то вроде антиалхимических наручников, с металлическим прутом посередине, не позволявшим соединить руки.
Это не помешало бы Эду сбежать, не то, что четыре антиалхимических круга, выгравированных на манжетах. Конечно, наручники были удобнее, Эд мог двигаться, как хотел, но оставался всё тем же пленником.
Ему ещё раз напомнила об этом факте вспышка боли, прострелившая при попытке двинуться сломанную ногу. Он не мог сбежать без помощи алхимии.
Скривившись в ответ на смешок Артабануса, Эд чуть было не отказался от предложенного блюда, но довольно быстро сдался. Еда была единственным, чем он здесь пользовался с радостью. Пока он ел, Артабанус принялся рассказывать о положении дел в подземелье. Трой и его прихвостни собирались в очередной набег за рабами на Централ, а Эд с Артабанусом должны были присматривать за оставшимися детьми, пока его нет. Примерно неделю назад работорговцы каким-то образом переправили большую часть детей в Юкрейт. Эд предполагал, что есть некая договорённость между юкрейтянами и аместрийскими пограничниками. Не могло столько народу просто пересечь границу, не подняв тревоги.
Двенадцать. Двенадцать детей увезли. В подземелье осталось всего четверо. Холодный ужас разлился в груди Эда, когда он услышал об этом. Он подвёл этих детей. Он должен был их спасти...
Эд замер над недоеденным завтраком и отодвинул поднос в сторону, аппетит теперь окончательно пропал. Ебать-колотить, как он может здесь сидеть и есть, будто довольный домашний любимец, когда эти дети бог знает где, когда с ними творят такие кошмары, что и вообразить невозможно.
И эти люди отправляются за новыми, скорее всего, в Централ, чтобы выбрать получше среди многочисленных беспризорников с его улиц. Эд познакомился с парочкой таких, в последние два года оседлой жизни, и поглядывал, чтобы у них были деньги, еда и ночлег. К себе он их не тащил, конечно, но давал им денег, чтобы хватило переночевать в безопасном месте. Маленькая Элизабет, Тревис, Бенджамин... Эд не переживёт, если с ними случится что-то и он не сможет помочь.
- Эдвард, с тобой всё хорошо? Ты почти не ешь в последние дни...
- Всё хорошо, - Эд вздохнул, позволил Артабанусу забрать поднос и теперь мог откинуть одеяло. Сначала было ужасно неудобно обращаться с вещами, когда руки скованы в запястьях, но стало легче спустя - сколько? пять недель? шесть? - Эд понятия не имел. Ему казалось, прошли годы.
Он всё это время не видел Джеймса, хотя Артабанус уверял, что студент всё ещё в подземелье. В течение первых недель образ Джеймса преследовал Эда как беспокойный дух - вид, ощущение брызг тёплой крови на лице, её металлический привкус, собственная опускающаяся рука, плоть, поддающаяся напору автоброни...
Но теперь, спустя время, случались часы и даже дни, когда он не думал о своём студенте. И когда наконец вспоминал, вина обрушивалась на него. Артабанус волновался больше и больше, но Эд понимал, тот не отпустит ни его, ни Джеймса.
- Как сегодня твоя нога? Получше?
Глаза Эда сосредоточились на провалах и изгибах складок трусов - единственного, что он носил в эти дни кроме рубашки, потому что практически не вставал с кровати. Если раньше он сравнивал себя с домашним животным, то сейчас он был точно как толстый, сытый кот, мурлычущий на коленях у принца. Поначалу, особенно после избиения, было совсем хуёво ощущать себя таким зависимым. Он всегда ненавидел застревать в госпитале или оставаться неподвижным надолго. Но сейчас... это было не так уж и плохо... в каком-то смысле...
Он вспоминал Мустанга, ленивого ублюдка, и думал, бывал ли у Огненного алхимика длинный отпуск вроде такого. Представляя, как тот сидит за рабочим столом в расслабленной позе, расплывшись в улыбке, и пытается всеми силами избежать бумажной работы, в это можно было поверить. Но Эд видел его и тогда, когда всё начало разваливаться, накануне Того Дня. И потом, в подвалах Центрального штаба, и помнил его взгляд, когда он сжёг Зависть до золы...
Огонь, пылавший в углях его зрачков и пепле радужек, шёл прямиком из души, это были глаза человека, который прогрыз себе путь из ада и слишком много потерял по дороге. Нет, Эд не думал, что Мустангу в жизни довелось много отдыхать.
- Эдвард!
Эд вскинул золотые глаза и едва не вздрогнул, потом что лицо Артабануса оказалось в каких-то дюймах от его собственного.
- Что?
Брови мужчины чуть дёрнулись, но в остальном его лицо осталось абсолютно спокойным. По бровям Эд теперь пытался угадывать эмоции, и у него было довольно времени, чтобы изучать малейшие оттенки выражения лица. У Артабануса был довольно острый подбородок и достаточно узкий, так что Эд мог заметить, если мужчина вдруг стискивал зубы, и понять, что подействовал ему на нервы. Это было забавно, и Эд злоупотреблял этим чаще, чем было бы разумно, но лёгкая дрожь волнения, которую он ощущал при виде минутного сжатия зубов, стоила риска. Тем более, Артабанус не делал в ответ ничего плохого. Как ни странно, губы Артабануса едва ли отражали его эмоции. Его улыбка казалась натянутой и по большей части фальшивой, будто накладной. Если он мрачнел, ну... он никогда не мрачнел. Его рот либо представлял прямую линию, либо уголки были болезненно вздёрнуты вверх, изображая на фасаде улыбку. Остальная часть лица всегда оставалась неподвижной, за исключением бровей. Сейчас они чуть хмурились, показывая Эду смесь разочарования и беспокойства.
- Я спросил, как сегодня твоя нога, Эдвард. Где ты витаешь, парень?
- Это... - Артабанус был так близко... Эд вернулся в тот момент, когда мужчина впервые поцеловал его. Воспоминание вспыхнуло, как падающая звезда, - его тело так легко отвечало на мерзкие действия. Теперь он не мог подробно вспомнить ощущений, только ошеломление и замешательство.
Ладонь прижалась ко лбу Эда, и юноша вздрогнул. Кожу обожгло, словно к ней приложили ледышку.
Когда Артабанус практически зашипел, Эд испытал новый уровень головокружительной растерянности. Он просто старался смотреть в голубые глаза и держаться за реальность.
- Эдвард, ты весь горишь. Это плохо. Я никогда раньше не видел такой сильной лихорадки...
- Лихорадки? - Эд, прищурясь, глянул на него сквозь туман, начинающий застилать глаза. Что за дрянь творится? С ним всё было в порядке ещё двадцать минут назад, а теперь казалось, что голова в милях отсюда и тело гудело от какого-то странного онемения. Если прикрыть глаза, ему мерещилось, что он под водой и весит легче, чем на воздухе. От этого ощущения у него скрутило живот, а голова закружилась ещё сильнее.
- Ложись, Эдвард. Я принесу тебе лекарство. Я вернусь через пять минут, обещаю.
Ледяные руки мягко подтолкнули его плечи, и Эдвард, оставшийся в одиночестве, замер, вяло пялясь в потолок. Он никогда по-настоящему не болел. Может, пару раз в детстве, или когда только начинал служить, но ни разу не заболевал так сильно и внезапно.
Он пожал плечами и попытался сжать руками одеяло, обёрнутое вокруг него, как тёплый кокон. Было всё ещё в сотню раз менее больно, чем при подключении автоброни. После него-то он валялся слабым и в холодном поту несколько дней. Когда крепили порт к ключице, он совсем отрубился на двенадцать часов. Так что сейчас ещё цветочки.
Сколько бы раз он ни попытался сосредоточиться и думать, разум уплывал далеко от тела, мысли и видения беспорядочно перемешивались и падали, паззл его души был разбит на тысячу мелких кусочков. Единственное, с чем он мог сравнить ощущение, - это когда перебирал с напитками, которые радушно предлагал любимый бар. Такое случалось не часто, возможно, несколько раз с тех пор, как ему исполнилось восемнадцать, но каждый из этих вечеров кончался одинаково.
В первый раз Ал кое-как дотащил его от бара до квартиры, и Эд только запомнил лёгкое, воздушное ощущение тошноты в желудке и вспышки более тёмного золота глаз брата. Успокаивающее ощущение от беспокойных, раздражённых рук, помогающих ему в простых вещах, которые никогда не были такими сложными до сих пор.
Потом Ал отправился в Син, и Эд обнаружил, что чаще всего выпивает с Мустангом.
Эд мог отметить несколько случаев, когда его состояние было полностью виной генерала. Один раз, например, Мустанг втянул его в соревнование, кто кого перепьёт. Разумеется, это не кончилось ничем хорошим для Эда. Всё, что он помнил с этой ночи, - тёплые сильные руки на талии, направляющие его к его же собственной квартире сквозь прохладу ночи. Тихие слова, сказанные на ухо, которые он тут же забыл, но помнил глубокий, хрипловатый, успокаивающий голос и тёплую волну дыхания на лице. Эти же тёплые руки помогли ему в спальне, он знал, хотя и не помнил этой части вечера. Последнее, что он помнил, - как лежал, пялясь в потолок, и нёс бог весть что, может, про алхимческую теорию, может, нет, а Мустанг сидел на краю кровати и просто слушал. Эд часто гадал, почему в ту ночь Мустанг не ушёл, доведя его до дома, почему сидел рядом, как сторож, или хуй его знает кто.
Другую ночь вроде этой Эд помнил яснее, хотя перед Мустангом делал вид, что забыл.
Это был день рождения Хавока, так что весь отдел отправился в бар на праздничный ужин. Эд по большей части просто сидел, наблюдая, как остальные празднуют, смеются и болтают. Наблюдение, вместо того чтобы принести свет и счастье, вернуло его в те страшные годы, которые привели к Тому Дню. Боль и страдания, через которые они все прошли, когда Эда не было рядом… Может быть, в первую очередь, Хавока бы не ранили, если бы Эд был там. Может, Эду надо было оставаться в Централе, помогая им изо всех сил. Изменило бы это что-нибудь? Если да, то что? Что было бы, если бы Эд не ушёл в бега, а остался и бился, как остальные люди Мустанга? Но жертвы, которые он должен был принести, чтобы сделать своё дело... нет. Они разыграли всё наилучшим образом... так ведь?
В какой-то момент Мустанг утащил его к барной стойке, где они уселись и стали смотреть на команду вместе. Остальные и не заметили их исчезновения.
- Вот плата за то, что принимаешь самые трудные решения... Это отделяет тебя от прочих пешек, не так ли?
Эд повернулся на эти слова, глаза вспыхнули тёмным огнём.
- Не называй их грёбаными пешками, самодовольный ублюдок. Эти люди - твои друзья.
Мустанг наконец встретился с ним взглядом и чуть улыбнулся, заставляя сердце Эда разрастись и сжаться одновременно.
- Осади, Стальной. Это моя мать сказала мне когда-то, - серебристо-ониксовые глаза остро глянули на него. - Я догадываюсь, о чём ты думаешь, Эд. Прекрати. Может, я и лицемерю, когда говорю это, но нечего волноваться о том, что прошло. Прошлое - прошло. Пусть твои заботы умрут там.
Предчувствуя долгий и тяжёлый разговор, Эд махнул бармену и заказал стакан виски, чтобы быть готовым.
- И что, Мустанг? Я не был каким-то лидером на передовой, принимающим тяжёлые решения. Я просто справлялся с тем, что на меня сваливалось.
- Хуйню несёшь, сам знаешь, - Мустанг придвинулся ближе, и Эд даже вынужден был повернуться, чтобы выпить, не коснувшись его. - Ты тот, кто привёл нас к победе, Эд. Тебя не просто так называют героем. Я и представить не могу, через что ты прошёл, чтобы это случилось.
В этот момент Эду стало неудобно, и он попытался свести разговор на нет. Если бы не самоуничижение, помноженное на темперамент.
- Я вытерпел не больше, чем ты. И ты тоже сидишь здесь, а не там, так что убеждай в первую очередь себя. После драки кулаками не машут, так что прекрати переживать.
- Я виноват в том, что Хавок и Лиза были так тяжело ранены.
- Я виноват в смерти Хьюза.
Тёмная туча вины накрыла Эда, он мог только сидеть и смотреть, как множество мучительных выражений сменяется на лице Мустанга. Оба замолчали и потянулись к алкоголю, видимо, потеряв надежду успокоить друг друга словами. Не было слов, способных унять раны, которые они отчаянно пытались залечить всеми возможными средствами. Эд это знал и гадал, почему же они всё ещё пытаются. Он знал, что Мустанг тяжело запил после Ишвара, об этом шептались подчинённые. Конечно, они случайно проболтались, а Эд случайно услышал. Как в тот день, когда Мустанг пришёл на службу - вернее, явился под конвоем Хоукай, на десять минут позже, с тёмными кругами под глазами и жутким выражением лица. Хавок шепнул Брэде, что у Мустанга накануне был "вечер воспоминаний". Эд всё пропустил, потому что был на задании, но мужчины тревожно переглянулись. Потом старший лейтенант обеспокоенно выразил надежду, что генерал не уйдёт снова в запой. Звучало не очень хорошо, и Эд мысленно пометил себе быть осторожнее с "отдыхом" в барах.
- Это не твоя вина, - сказал Мустанг, возвращая Эда в реальность. Эд повернул голову, отчего она слегка закружилась, и почувствовал, как жар в теле сменяется приятным онемением. - Хьюз был взрослым, умным человеком, сделавшим собственный выбор. Единственный, кто виноват в его смерти, - убийца. И это не ты.
- Почём ты знаешь, - пробормотал Эд, глотнул жидкости, обжёгшей горло, как кислота, и опустил стакан на стойку вверх ногами, порадовавшись глухому и резкому звуку, с которым тот стукнулся о полированную поверхность дерева.
- Бесполезно убеждать тебя в обратном. Ты уже напился.
- Нет, - тут же возразил Эд, хотя хмурящееся лицо Мустанга слегка расплывалось перед глазами. - Почему бы тебе не пойти к ребятам? У меня сегодня плохая ночь, я только испорчу тебе настроение.
- Напротив, всё, что ты когда-либо делал, лишь поднимало мой дух.
Эду показалось, что эти слова прозвучали только у него самого в мозгу, и то, как небрежно Мустанг перевёл взгляд на собственный стакан, должно было только укрепить Эда в этом мнении, но он знал, что они и правда были. Престранное чувство охватило юного алхимика, не поддающееся объяснению, одновременно физическое и эмоциональное. Словно дюжина крошечных огоньков разом вспыхнула в груди, одновременно холодных и горячих, дыхание перехватило от волнения и восторга. Ему казалось, что грудь сейчас разорвётся, особенно из-за сокрушительной надежды, пронизывающей всё это. В этот момент он с горечью осознал, что чувствует к Рою Мустангу нечто особенное. Что-то кроме ненависти, полуприятельства-полувражды, или даже безмятежной дружбы. Последнего и быть не могло, если уж говорить начистоту. Между ними всегда были огонь и ледяной, жгучий металл, так что не оставалось места такой хрупкой вещи, как дружба.
Пытаясь уложить в голове этот факт, Эд не заметил, как выпил ещё пару стаканов, до тех пор, как крепкая рука на запястье не заставила посмотреть на Мустанга. Глаза никак не фокусировались, и он просто повесил голову.
- Думаю, тебе хватит, Стальной, - мягкость в этом голосе казалась настолько чуждой, что Эду захотелось со смехом указать на это, но какой-то тёмный монстр поймал все эти мелкие весёлые мысли в сеть и уволок.
- Я хочу домой, - попытался сказать Эд, но не был уверен, что вышло. Мустанг, похоже, догадался и помог ему встать с табурета. Эд был настолько неустойчив, что упал бы, если бы не сильная рука, обхватившая талию, грубоватая, но ласковая.
- Чтоб тебя, Эд. Зачем ты столько пил? Не бери в голову, давай отведём тебя домой.
Эда провели мимо компании военных, которые были куда трезвее него, и Мустанг попрощался за обоих. Прохлада аместрийской ночи поцеловала Эда в лицо, и он откинул голову, наслаждаясь, неожиданно чувствуя себя лучше. Он не понимал, насколько перегрелся в этом тесном, плотно набитом баре, пока не оказался на улице. Реальность немного взяла своё, и Эд понял, что Мустанг практически тащит его по тротуару, левая рука обхватывает широкие плечи мужчины, а тот всё ещё обнимает его талию. Странная идея пришла тогда в голову Эду, будто они солдаты на поле боя, Эд ранен, а Мустанг спасает его. Странность и сила этого видения заставили Эда прижаться лбом к плечу Мустанга.
- Можешь оставить меня здесь, знаешь ли. Просто иди, - Эд был совершенно серьёзен, но генерал рассмеялся так, как Эд никогда раньше не слышал. Смех был громким, жестоким, но наполненным неиссякаемым весельем. Он казался таким неуместным посреди тьмы, наполнявшей душу Эда.
- Эд, я отведу тебя домой. Ты точно не в себе. Ты хоть знаешь, где мы?
- На улице.
- Вижу, ты настолько пьян, что уже не язвишь. Я даже комментировать не хочу.
Улыбка чуть тронула онемевшие губы Эда, и тьма немного отступила, давая легче дышать.
Они провели в пути то ли минуты, то ли секунды, Эд и оглянуться не успел, как они стояли под дверью его квартиры и Мустанг нерешительно спрашивал у него про ключи. Судя по тону, спрашивал уже не в первый раз, так что Эд быстро сунул руку в карман пиджака и вытащил ключ. Эд потянулся было открыть дверь, но Мустанг быстро отобрал у него маленький бронзовый инструмент и справился сам, вызвав крошечную волну раздражения, прокатившуюся по нервам Эда. В обычной ситуации Эд заорал бы и пустился причитать, что он уже не ребёнок и может сам открыть ёбаную дверь к хуям, но он остался тих и позволил ублюдку-генералу проводить его внутрь.
Он и сам не знал, почему. Может быть, из-за странной... атмосферы, охватившей их, стоило оказаться по ту сторону двери. До этой минуты всё было легко и просто, а теперь нечто... удушающее опутывало его, как саван. Мустанг чувствовал то же самое, Эд мог сказать по тому, как генерал замолчал и напрягся всем телом. Заметив это по линии челюсти, по глазам, по плечам, Эд ощутил практически вину. Потому что как-то знал, что сам явился причиной этого.
Они стояли в убогой гостиной Эда, Мустанг недоверчиво и безрадостно оглядывал обстановку из коробок долгую минуту или две, оба смущённо молчали, потом Мустанг вздохнул.
- Ну, Стальной, давай отведём тебя в кровать, пока ты не вырубился, где стоишь.
- Я не настолько пьян, Мустанг, - наконец отозвался Эд, характер позволил рассеять напряжение, которое чем-то его тревожило.
- Ну разумеется. Тогда иди сам.
Эд так и сделал. Заметно качаясь, он добрёл до спальни без помощи Мустанга, только иногда подхватываемый под локоть. Как будто он пиздец хрупкий и разобьётся при малейшем толчке. Снять пальто оказалось немножко сложнее, и Мустанг молча помог, и это дурацкое давление воздуха вернулось с новой силой, когда руки мужчины прошлись по горячей коже Эда. Что-то вспыхнуло внутри, и он попытался погасить это, смущаясь и сердясь, что не понимает, отчего его тело реагирует таким странным образом. На Мустанга. Внезапно он захотел, чтобы генерал ушёл. Немедленно. Что бы это ни было, Эд хотел справиться с этим в одиночестве.
- Послушай, Мустанг, ты дол...
- Знаешь, ты можешь звать меня Рой, когда мы не на службе.
Это неожиданное предложение сбивало с толку.
- Даже Хоукай не зовёт тебя по имени. Рой.
Приятно холодная рука провела по щеке Эда, заставляя его беспомощно взглянуть в тёмные глаза. Огонь в животе разгорелся ярче, затопил грудь, и Эд почувствовал себя уязвимым. Это испугало его до крайности. Он быстро протрезвел и понял, как это опасно. Мустанг касался его так интимно, так свободно, что это было... ненормально.
- Я хочу, чтобы ты звал меня Рой, Эд. Потому что ты не Хоукай, и не Хавок, и не кто-либо ещё из моих людей. Ты отличаешься от них - для меня. Ты не такой. Особенный.
У Эда задрожали руки, он с трудом удержал себя от того, чтобы не поцеловать этого человека или не сотворить ещё что-нибудь такое же идиотское. Пока его разум и чувства боролись между собой, он повторял про себя: Мустанг его командир, ублюдок, манипулятор, и ни для кого не секрет, какой он ходок по женской части. Но эмоции возражали. Мустанг показал себя как умный, интересный собеседник, они бились плечом к плечу и до сих пор были готовы сражаться друг за друга, он видел проблески человечности Мустанга и хотел знать о нём каждую мелочь. Эд хотел говорить с ним о большем, чем алхимия или прошлое, узнать о чём-то более личном. И без малейших колебаний Эд признался себе, что его тело определённо что-то чувствует к Мустангу.
Может, и Мустанг тоже?
Эти прохладные руки на лице, успокаивающий голос...
- Рой, я...
- Кто такой Рой? Эдвард, я здесь. Ты меня слышишь?
Эд смотрел в эти тёмные глаза, жар схлынул, на его место пришло смятение. Это был не тот голос. Слишком высокий, без командных ноток. Не голос Мустанга. Эд заморгал, и весь мир уплыл.
Какого хуя?
Он только что стоял, он был уверен, а теперь он лежал на койке и смотрел в голубые глаза.
Реальность ударила его как кувалдой. Он заболел, Артабанус ушёл за лекарством...
Он всё ещё чувствовал себя ужасно, тошнило, голова кружилась, словно он был пьян, как той ночью, три месяца назад. Оглядевшись, он сразу понял, что находится не в подземелье. Золотые блики солнца на белом кафельном полу вызвали в нём такой неожиданный восторг, что он по-настоящему улыбнулся, внезапно почувствовав себя в сто раз лучше. Чуть больше времени заняло осознать, что он не только на поверхности впервые за месяц, но и в настоящем госпитале. Топот ног и шум голосов за слегка побитой дверью дали ему намёк, но отчётливый химический запах, пропитавший всё вокруг, был последним кусочком мозаики, и Эд мог только сидеть в безмолвном удивлении. Он был в настоящем госпитале. С настоящими людьми. Здесь были врачи и медсёстры, так что он мог...
- Эдвард! Ты в порядке?
Артабанус не настолько глуп. Он не может быть настолько глуп.
- Мы...
Атабанус, не вставая со стула около кровати, осторожно положил руку на плечо Эда. Речь и движение сразу стали недоступны, и Эд захотел кричать и плакать от разочарования, забурлившего внутри. Конечно, Артабанус не дурак. Он так давно не применял к Эду алхимию, что тот расслабился.
- Эдвард, тебя отравили. Ты был без сознания четыре дня... Докторам пришлось сделать переливание крови. Ты чуть не умер...
От того, как дрогнул голос Артабануса, грудь Эда сжалась. Пытаясь не обращать внимание, он сосредоточился на внутренних ощущениях, чтобы понять, насколько всё плохо. Нога болела что пиздец, но боль была глухой, - на самом деле каждая клеточка тела казалась онемевшей, и он понял, что находится под сильным обезболивающим. Если они делали переливание крови...
Золотые глаза метнулись влево - в противоположную от Артабануса сторону - и упёрлись в капельницу на железной стойке, от которой трубка вела к живой руке.
Четыре дня, сказал Артабанус. Только миг назад, казалось, Эд лежал на кровати под землёй. Он пропустил поездку до города, что бы за город это ни был, и провалялся - в коме? Отравили...
У него было так много вопросов, он хотел знать ответы и боролся с усталостью как мог, но не получалось прорваться сквозь хватку алхимии, обнимавшей его нежным коконом.
- Я пока не знаю, кто это сделал, но когда узнаю, обещаю, я срежу мясо с их костей, как со свиньи.
От таких слов холодный страх лениво растёкся по венам Эда. Самым худшим было, что он ни минуты не сомневался: Артабанус говорит совершенно буквально. Эд пытался вызвать в себе гнев или отвращение к этому человеку, но он так устал... тьма пыталась затопить глаза, как он ни старался не заснуть.
Ему нельзя было спать сейчас. Это был его шанс. Может быть, Артабанус заснёт. Может быть, кто-то узнает его. Кто-то же здесь должен был его узнать, правда? Этот город довольно большой, если медицина тут выше среднего. В большинстве городов госпиталь представлял собой маленькое, в пять комнат, здание из дерева и гипса. А это явно было сложено из кирпичей и покрыто черепицей.
- Просто расслабься, Эдвард. Мы не вернёмся в большие подземелья. Я обустроил нам жильё по соседству от основного комплекса. Мои земляки по какой-то причине упорно хотят убить тебя, так что некоторое время лучше держаться от них подальше. Я уверен, скоро они поймут, какой ты замечательный. И я позабочусь, чтобы никто больше не обидел тебя. Всё будет хорошо, Эдвард. Вот увидишь.
Артабанус замолчал, едва лишь устало скрипнула дверь. Седая голова просунулась в неё, и дружелюбное лицо расплылось в улыбке, стоило взгляду карих глаз упасть на Эда.
- Ну, привет. Мой любимый пациент наконец проснулся, как я погляжу. Как ты себя чувствуешь, Чарли?
Чарли?
Подбородок Эда опустился по беззвучному приказу, прокатившемуся по нервам. Но он продолжал смотреть на доктора, всем взглядом умоляя. Видимо, доктор не понял, потому что неловко помялся и закрыл за собой дверь.
- Ничего. Твой дядя сказал мне, что ты не говоришь. Я и забыл. Извини, Чарли. Ну что, Айзек? Похоже, что он нормально функционирует?
Артабанус задумчиво помычал, и Эд ощутил истерическую смесь раздражения и веселья, поскольку тот превратил всё в огромную шараду.
- Физически, думаю, он в порядке. Насчёт разума не уверен... Вы говорили, у него могут быть провалы в памяти?
- Да-да. Надеюсь, обойдётся, - доктор подошёл к Эду и немедленно полез к нему. Имей Эд контроль над телом, он бы отпрянул, но он мог только терпеть дискомфорт от слишком тесного контакта, когда старик поднял ему веки повыше и присмотрелся к глазам. - Зрачки не расширены, это хороший знак. Глаза не расфокусированы... значит, мы правильно подобрали анестетик. С теми, у кого автоброня, это та ещё лотерея. Слишком трудно подобрать подходящую, безопасную дозу. Хорошо, Чарли, можешь последить глазами за моим пальцем?
Доктор отступил на шаг назад, и Эд облегчённо вздохнул, прежде чем последовать команде и проследить глазами за пальцем, двигавшимся туда и сюда на периферии зрения. Эд ненавидел докторов. Они вечно пытались воткнуть в него иголки, что им обычно удавалось, и относились к нему как к ребёнку. Это было так, когда он был двенадцатилетним взрослым на службе в армии, оставалось так и сейчас, доктор сюсюкался с ним. Ради всего святого, Эд выглядел так молодо или все доктора такие снисходительные придурки?
От доктора несло мускусным одеколоном, Эд задыхался, но старался игнорировать это изо всех сил, сосредоточившись на том, как Артабанус двигает его телом, следуя командам доктора. Одна рука поднялась, затем вторая, они сжались в кулаки, потом дело дошло до ног. И доктор не затыкался.
Это было ужасно. Он был настолько слеп к тому, что Эд был пленником, заложником. И Эд мог только пристально смотреть на него, пытаясь передать сообщение таким способом. Каждый раз, как карие глаза встречались с золотыми, жгучая надежда вспыхивала у него внутри. И каждый раз доктор отводил взгляд, не понимая, не замечая.
Десять мучительных минут спустя доктор написал что-то длинное в карте и ушёл. Все надежды Эда в тот же миг растаяли, поглощённые тьмой отчаяния. Ласковая рука взъерошила его распущенные волосы, Артабанус тихим голосом принялся успокаивать Эда, уложив его тело в кровать.
Горячие, жгучие слёзы разочарования жгли глаза Эда, и он зажмурил веки изо всех сил, не желая показывать врагу, насколько ему больно.
Будет ли Эд когда-нибудь свободен?
Как давно он числится без вести пропавшим?
Когда его хватились?
Да и хватились ли? Может, это извращённый кошмар, затянувшийся до бесконечности? Всё казалось таким ненастоящим... он только что выпивал в баре с Мустангом, он был в этом уверен. Так может это такой ночной кошмар. Это имело смысл - Эд ненавидел госпитали. Доктора всегда сюсюкались с ним как с мелким, даже теперь, когда он был очевидно взрослым. И вечно пытались воткнуть в него трубки и иголки...
- Поспи, Эдвард.
Артабанус наклонился над ним, лёгкая, чуть встревоженная улыбка осветила мужественное лицо. Артабанус здесь, значит, Эд в безопасности, правильно? Пока он слушается Артабануса, всё будет хорошо...
Каждая клеточка его тела разрывалась между растерянностью и усталостью, но Эд не хотел проваливаться в чёрную дыру усталости. Он хотел знать, что происходило вокруг, с тех пор, как он попал в госпиталь. Эти доктора вечно хотели повтыкать в него трубки или выкачать побольше крови. И он должен был бодрствовать, чтобы сердиться на них, когда они обращаются с ним как с ребёнком, что было актуально даже сейчас.
Эд ненавидел госпитали...
- Сладких снов, Эд, - прошептал Мустанг, укрывая ватным одеялом онемевшее, отравленное тело Эда. Юноша просто уставился на него, молча, на полпути подавив крик, глядя в эти тёмные, нежные глаза.
Эд хотел сесть, сказать Мустангу что-нибудь, что угодно, но не мог заставить себя двигаться, как бы ни напрягал мускулы. Мустанг наклонился над ним, и всё тело Эда пронзила молния от поцелуя в лоб. Тем не менее, удивления и восторга не хватило, чтобы выиграть битву с потерей сознания. Последним, что увидел Эд, были эти тёмные глаза на бледном лице, шёлковый блеск чёрных, как ночь, волос, отражающих сияние фонарей за окном.
Или это были яркие синие глаза, которые с сожалением отдалялись от него?
*
На небо ворвался рассвет. Нежные оранжевые полосы засветились у горизонта, золотой великан пробудился ото сна, чтобы начать новый день. Ночь бежала от очищающего света, унося с собой чудовищ и кошмары, прячущиеся в тенях, на смену им приходили успокаивающие янтарные лучи.
Эд следил за ним пристальным взглядом, присматривался к каждой детали на склоне холма, лежащего перед ним, и радовался дразнящему ветерку нового утра.
Всё было циклично, даже дни ходили по кругу: эквивалентный обмен. Ночь переходила в день, а день в ночь, и циклы продолжались целую вечность, как и вся жизнь. Это было главное правило существования, которое Эд выучил давно. Всё в одном и одно во всём.
Без него - в чём смысл повторений, а без повторений - какой смысл в нём?
Он размышлял об этом часто, и обычно выбирался из подземелий в начале и в конце каждого дня, чтобы подумать в одиночестве. Он знал, что Артабанус может проснуться в любой момент, но был не в силах удержаться. Солнце было слишком большим искушением. Оно пленяло своей дарующей жизнь аурой, поднимало его высоко и подготавливало к новому дню.
Внутренний голос твердил, что надо бежать, он же уже над землёй, вдали от Артабануса.
- Заткнись, Мустанг, - пробормотал он с равнодушием в голосе, - я всё ещё в этих дурацких наручниках. Даже если я попытаюсь сбежать, как далеко я уйду, прежде чем Артабанус притащит меня обратно? Не так уж и далеко, держу пари.
Эд опустил глаза, его пальцы почти дотягивались до железа наручников, запястье болело от того, как сильно было вывернуто. Всё потеряло смысл. Он никогда не сбежит. Он сделался глух к этому факту, и только мельчайшие огоньки тлели под толстым слоем равнодушия, покрывшим все эмоции.
- Ты даже не пытаешься, Стальной, - слова, произнесённые этим глубоким, страстным голосом, не были вопросом. Это было утверждение, наполненное той же беспомощностью и безнадёжностью, что ощущал сам Эд. Юноша начал уставать от того, как голос Мустанга постепенно становился всё более похож на его собственный. Он радовался их беседам, но теперь они стали просто... тухлыми. Безэмоциональными.
И поэтому он не ответил ничего, просто расслабил руки и снова перевёл глаза на солнце, позволяя разуму стереть беспокойство, голос Мустанга и эти тёмные глаза, полные разочарования. Иногда воспоминание об этих глазах грозило сломать Эда. Он и так не был уверен, не сломался ли уже.
Как он может понять? Как выглядит сломленность?
Ещё одна тема для осмысления, для заполнения свободного времени. Он мысленно пробежался по списку вещей, которые следовало обдумать. Он любил думать большую часть времени. Это было единственным, чем он мог всегда заняться, когда Артабанус брал контроль над его телом. За исключением некоторых моментов - повторяющихся всё чаще и чаще - когда мысли внезапно, необъяснимо поворачивали и он начинал гадать...
В чём был смысл моей жизни? Никакого смысла не было в том, что привело к этому моменту, к этой точке. Вот так я и проведу остаток своих дней? Бездельничая и ожидая момента, когда юкрейтяне наконец меня убьют? Они уже пытались трижды, и это только вопрос времени... Что приводило его к совсем смущающим ум мыслям - от которых он чувствовал ужас даже спустя часы и дни после первого посещения - Насколько легко будет покончить с собой?
- Не настолько легко, как ты думаешь, - проворчал Мустанг, и Эд вздрогнул от того, насколько пуст был голос.
Он посидел ещё, наблюдая, как шар выкатывается из-за горизонта, как лучи, раскиданные по небу, гладят кончиками пальцев и согревают землю. Это действительно походило на то, как чудовище восстаёт над землёй, чтобы угрожающе, но и защищающе парить над миром.
Ещё один круг, пылающий в небе, как воплощение алхимической теории, освещающий путь к знаниям и жизни.
- Ты молодец, Стальной. Просто помни про наш план...
- Я помню, Мустанг.
План. Притворяться, что хорошо относится к Артабанусу, соглашаться на все его предложения, чтобы завоевать доверие. Хоть какой-то план. Он был в плену уже три месяца. Он подыгрывал Артабанусу, изображал улыбку время от времени, делал вид, что доволен и послушен, как объезженная кляча...
Прежний Эдвард Элрик не мог бы осуществить такой план. Он противился этому всем своим существом, бился и кричал с пламенеющими яростью и ненавистью. Прежний Эдвард был как неукротимый жеребец. А теперь...
Эд так устал сражаться. После отравления он приходил в себя целый месяц, и он всё ещё хромал на сломанную ногу. Он гадал, сможет ли когда-нибудь стать прежним, и проходило несколько минут, как внутренний голос начинал успокаивать, что да, конечно, всё будет хорошо, что всё это только временно...
Но прав ли он был?
Эд не сразу понял, что мысли снова пошли по кругу, и прикрыл глаза, чтобы унять злое, горячее удивление. Оно потихоньку проходило... проклятье...
- Эдвард!
Эд вздрогнул, встряхнулся и оглянулся через плечо. Тёмно-рыжая голова показалась из-под земли, раздался скрежет железа о металл, когда фальшивый валун легко отъехал в сторону. Артабанус выбрался из-под земли целиком, и Эд знал, что там каменная лестница, сейчас освещённая лампами. Будучи любопытным от природы, Эд научился пробираться в полной темноте три недели назад, когда они перебрались из основных подземелий в это отдельное укрытие. Артабанус всегда выражал недоумение, почему же Эд крадётся в темноте, чтобы посмотреть на восход солнца. Но, конечно, в голосе всё равно сквозила любовь.
Теперь прищуренные голубые глаза раздражённо смотрели на него.
- Эдвард, вот ты где. Я тебя обыскался. Завтрак остынет.
- Прости, - пробормотал Эд, кое-как поднялся, пытаясь скрыть дёргающую боль, от которой сводило зубы. Ногу обожгло ледяным жаром, и Эд вздохнул. Он просто мечтал, чтобы эта блядская нога уже зажила к хренам собачьим.
Очевидно, он совершенно не умел скрывать физическую боль, потому что миг спустя Артабанус уже был рядом и обхватил его за спину, поддерживая.
- Видишь, Эдвард, вот почему мне не нравится, когда ты отходишь далеко от меня. Ты можешь пораниться ещё сильнее. Пойдём. Я помогу тебе спуститься.
- Спасибо.
Они двинулись по лестнице в полумрак подземного жилища, Артабанус чуть задержался, чтобы прикрыть вход. Спускаясь в почти полной тишине, Эд сосредоточился на топоте сапог по камню. Это вернуло его во времена, когда они с Алом возвращались в Центральный штаб с заданий: слаженный топот множества ног, когда солдаты маршировали на плацу. Обычно Эд не обращал на них особого внимания, но теперь вспомнил в подробностях: группы синего цвета, отработанная слаженность шагов, маски равнодушия на лицах. Эд даже мог представить, как они маршируют на бой. Крошечная, предательская часть спросила, почему они не маршируют спасать его. Он усмехнулся себе под нос и отмахнулся от удивлённо замычавшего Артабануса.
- Ничего такого, прости. Просто глупость пришла в голову.
- Тебе - и глупость? Что ты, Эдвард, ни за что не поверю.
Если бы такое сказал Мустанг или даже Ал, это был бы, конечно, сарказм, даже пусть и беззлобный. Но нет, Артабанус всегда говорил так искренне и... льстиво.
Самое печальное, что у Эда это уже не вызывало ничего, кроме минутной вспышки раздражения. Он настолько привык к такому поведению, что просто тут же забывал о произошедшем.
Когда Эд вышел из раздумий, они были уже на кухне и тарелка была полупустой. Он опустил вилку и поглядел на Артабануса, читавшего что-то. Это была их единственная общая страсть. Сильное стремление к знаниям. Для Артабануса не было ничего удивительного в чтении за едой или в постели по ночам. После переезда в новое убежище Артабанус предложил спать в одной кровати, чтобы экономить место, а Эд был ещё слишком не в себе, чтобы отказаться. И так это стало вполне обыденным. Ничего особо нового, Эд как правило засыпал после вечернего чая и плевал, что там Артабанус делал потом, но иногда ему удавалось не спать час или два, и мужчина, сидя в кровати, читал при скудном свете лампы. В эти моменты Эд замечал, что больше увлечён выражением лица Артабануса, чем книгой, что тот читал. Эд разглядывал черты лица, всё ближе знакомясь с ними. Наблюдений обычно бывало достаточно, чтобы склонить его ко сну, а просыпаясь, он чувствовал обвивающие его длинные конечности.
- Алхимическая теория? - спросил Эд без особого интереса. Он просто хотел разорвать проклятую тишину. Постоянную тишину.
- Нет, философия. В последние годы я заинтересовался некоторыми философами. Один из них, автор этой работы, к примеру, - прежде чем продолжить, Артабанус приподнял скромно выглядящий том, - пытается не считать алхимию за науку. Они утверждают, что она имеет больше отношений к духовности и душе, превращая алхимию в своего рода магию.
- Разумеется, люди вроде него просто идиоты, - откинувшись на стуле и скрестив руки, Эд отвёл глаза, не желая смотреть на Артабануса в этот момент. - Они видят алхимию в действии и сразу считают, что это невероятно, должно быть что-то совершенно противоестественное. А этого нет, всего лишь деконструкця и реконструкция материи.
Артабанус помычал, словно не желая открыть возражать Эду.
- Ну, он определённо хорошо знаком с алхимией и тем, как она действует. Я точно знаю, что он ознакомился со всеми основными трудами и зашёл так далеко, что упоминает химер и философский камень. Он, несомненно, исследовал эту тему. И всё-таки он выступает против науки и указывает на странные вещи. Вот как на самом деле происходит трансмутация? Круги, символы силы, направленная энергия - это всё ясно и понятно. Просто. Но он поднимает этот вопрос - как такая простая вещь, как круг, нарисованный на поверхности, может черпать силу из земли или воздуха? Это должно быть невозможно, правда? А потом он продолжает спорить с собой и с собственными теориями. Этот человек удивителен! Весь текст - его борьба за понимание, в подробностях, доступных для нас!
Эд взял паузу, чтобы осмыслить только что сказанное Артабанусом. Тот говорил как о захватывающем романе. Только Эда это ужасно раздражало, потому что он знал ответ на поставленный вопрос: Врата. Всё сводилось к Вратам, особенно алхимия. Они соединяли всё, в первую очередь души с окружающей их материей. Это была Истина. Не было никакого смысла ставить это под сомнение... ох уж эти философы.
- Моя алхимия, конечно, немного отличается от твоей, - задумчиво продолжил Артабанус. - Она полностью относится к биологии и вся - о трансформации мысли в команду через физический контакт. Я не деконструирую и не реконструирую материю, просто управляю нервами и мышцами с помощью мысли. Странно, насколько по-разному работает наша алхимия, правда, Эдвард?
- Это всё та же наука. Как и синская Альмедика. Они выглядят по-разному, но на деле одно и то же.
Как Эд мог объяснить Артабанусу Истину? Это всеведущее существо, возвещающее саму природу жизни. Как он мог передать всё, что узнал во Вратах? Поверит ли этот человек, если он просто расскажет о Вратах?
Конечно, поверит. Но поймёт ли, другой вопрос. Артабанус, может, и гений, но, не увидев сам, вряд ли поймёт то, что знает Эд.
Юноша уткнулся взглядом в тарелку и молчал ещё несколько минут, гоняя кусок тоста по фарфоровому кругу. Он глянул на Артабануса и заметил, что тот уже покончил со своей едой и полностью погрузился в книгу.
- Снова читаешь алхимическую теорию? - ему было на самом деле всё равно, но мучила скука, да и тишина начинала доставать. Иногда было слишком тяжело не слышать ничьего голоса, оставаться без ответа. Он был порой почти рад Артабанусу, когда тот что-либо отвечал мягким, успокаивающим тенором.
Голубые глаза взглянули как-то странно.
- Нет, Эдвард. На этот раз философию.
В ожидании развёрнутого ответа прошла минута, и Эд громко вздохнул. Как-то странно. Обычно, если Эд задавал вопрос, Артабанус трепался сто лет. Так что то ли со злости, то ли со скуки Эд усмехнулся.
- Все эти философы идиоты. Не знаю, какого хрена ты это читаешь. Они видят что-нибудь, чего не понимают, и раздувают из этого великую загадку.
- Действительно.
Теперь Эд замолчал, совершенно ошеломлённый. Он чем-то рассердил Артабануса? Может, тем, что сбежал на поверхность с утра? Что-то он сам на себя не похож. Эд внимательно присмотрелся к мужчине, который равнодушно продолжал читать, но, конечно же, по языку тела понять было ничего нельзя.
Не то, чтобы Эду стоило сильно волноваться. В следующий раз он осознал себя лежащим в ванне, поглаживая запястье там, где его ночью натёрли наручники. Артабанус болтал о том, о сём, намыливая ему волосы. Запах вишни поднимался от воды, и Эд расслабился, прикрывая глаза и позволяя привычному онемению завладеть им.
- Эдвард, сколько мы уже вместе?
При этих словах Эд заметил, что они снова за столом, и вкус соли на языке заставил его непроизвольно сглотнуть. Кусок еды провалился в горло, Эд попытался встряхнуться и долго пил воду, прежде чем повернуться к Артабанусу. Тот смотрел на него очень странным взглядом.
- Ээээ... Не знаю. А что?
- Попробуй угадать, Эдвард.
- Месяца три? Или чуть больше?
- Точно. Угадал, - улыбка Артабануса погасла. Но почему? Он разве не рад, что Эд с ним? Неужели разлюбил?
Эд даже не хотел надеяться. Он постарался вырвать этот крошечный росток чувства, но тот прорвался, калеча сердце.
Артабанус ничего больше не сказал, впрочем, а в следующий миг Эд понял, что укладывается в постель, радуясь отсутствию боли в ноге. Обычно забираться на кровать было охуеть как больно. Сегодня не болело, такая радость. Нога выздоравливает. Наконец-то.
Но в мозгу звякнуло крохотное предупреждение. Что-то было не так...
Он оглянулся на Артабануса, улёгшегося следом.
- Сегодня не будет чая?
Он слабо улыбнулся. Мужчина потянулся и пригасил лампу на тумбочке. Это тоже было не так. Артабанус обычно долго сидел, читая перед сном.
- Нет, Эдвард, сегодня не будет чая. Скажи мне, Эдвард, сколько мы уже вместе?
Эд поднял бровь и прикинул в уме недели. Следить за временем было пиздец как трудно, он что, правда думал, что у Эда получится?
- Не знаю. А что?
- Угадай.
- Месяца три, думаю...
- Сегодня исполняется год с тех пор, как я спас тебя от драхманцев, Эдвард.
Эд долго смотрел на Артабануса, ожидая подвоха, но тот только глядел в ответ, и в голубых глазах переплеталась странная смесь эмоций. Но... это же было три или четыре месяца...
Правда, его отравили, и с тех пор он ловил себя на том, что мысли то и дело бегали по кругу. Какой-то безумный сон...
Ужас нахлынул на него, лишая дыхания. Что... да быть не может...
- Прости, Эдвард. Я думал, ты знаешь. Ты забываешь то, что сказал или сделал, почти сразу... Я подумал, что потеря памяти может быть избирательной, я просто не мог в это поверить. И я был неправ. Вот дерьмо, я должен был сделать что-то раньше! Я такой дурак! Наверно, это побочный эффект того отравления...
Нет. Не мог пройти целый год. Ни хуя не мог.
- Он врёт, Стальной. Не позволяй ему дурачить тебя, он просто...
Просто что? Какая причина может заставить Артабануса лгать?
- Этим утром ты ходил смотреть на восход, помнишь? Этим утром. Не позволяй ему манипулировать тобой.
В ЭТОМ НЕТ НИКАКОГО СМЫСЛА, ТУПОЙ ТЫ УБЛЮДОК! Артабанус любит меня, какого ХУЯ ему устраивать цирк? Это всё чушь!
- Эдвард, дыши.
Руки ласково обняли его, но Эд не почувствовал успокоения. Он просто пребывал в охуении от происходящего - блядь, это всё на самом деле, плавно перетекающем в панику - девять месяцев не могли пройти так быстро, а дальше был ужас - в следующий раз я проснусь старым, на смертном одре, не помня своей жизни...
- Всё будет хорошо, мой драгоценный, я возьму тебя с собой, когда в следующий раз отправлюсь в город за припасами. Мы покажем тебя доктору. Ладно? Успокойся. Мы всё поправим. Обещаю.
Пальцы пробежались по волосам - достававшим уже до талии, как он заметил, подавляя всхлип ужаса и расстройства, - и лишь немного успокоили его. Он закрыл глаза и сосредоточился на этом физическом прикосновении. Ногти нежно царапнули кожу головы, успокаивающее, случайное движение. Ему потребовалось некоторое время, чтобы выбраться из облака всеобъемлющей паники, но он смог, медленно агонизируя.
Он прикрикнул на себя, чтобы остаться в настоящем, и стал отмечать каждую мелочь, чтобы сохранить разум в действии: как Артабанус обнимает его своим телом, мята, запах и вкус которой всегда были на губах Артабануса...
Губы на его губах, горячие и требовательные, его-не-его стоны, его собственные руки срывают одежду с... рыжего... с голубыми глазами...
Что за хуйня?.. Нет. Не может быть. Нет...
Горячие ладони шарят по его телу, по таким местам, которых никто раньше не касался, бешеная смесь шока и удовольствия охватывает всё его существо, сдобренная леденящим душу страхом, запах мяты, мелодичный голос, повторяющий его имя тихо и жалобно.
Ужас и унижение затапливают Эда, лоб моментально покрывается потом, он хочет только драться и кричать, но...
Но эти руки лежат на нём и требуют послушания.
Нет. Блядь, нет. НЕТ!
Боль, такая резкая и такая непохожая ни на какую, испытанную ранее, скручивает позвоночник, а крик настолько быстрый и инстинктивный, что вырывается, несмотря на крепкие узы, в которых его держит Артабанус.
- Шшшш, Эдвард. Боль скоро пройдёт. Просто расслабься.
Но боль не проходит, ему хочется кричать и БЕЖАТЬ. Однако его тело движется в такт с другим, как будто не испытывает ни капли боли, всё ещё отдающейся в спине и бёдрах. Она жестокая, настолько жгучая и ошеломляющая, что он задерживает дыхание, пока перед глазами не начинают плясать чёрные точки.
Нет возможности уйти в свои мысли, и Эд может сосредоточиться только на БОЛИ, ужасе, шоке, неверии, отвращении, ненависти, - всё это скручивается в нём, как злобная змея, дрожащая всем напряжённым телом, желая вырваться на свободу.
Он чувствует, что собственное тело предаёт его наихудшим образом, откликаясь на каждое прикосновение Артабануса, лаская тело ушлёпка так, как тому нравится.
Унижение настолько сильное, что Эд мечтает умереть от боли на месте.
Но этого не случается, боль, как и сказал Артабанус, начинает спадать, переходя в резкую пульсацию.
Кажется, всё действо затянулось на часы, но Эд понимает, что оно не может длиться так долго. Такое вообще возможно? Всё равно, когда руки, впившиеся до побелевших костяшек, притягивают его к себе с такой силой, что на бёдрах остаются синяки, и это предвещает близкое окончание, он погружается в такое состояние шока, что даже не шевелится.
Даже когда Артабанус выходит из него. Больше минуты он лежит, замерев, а потом Артабанус снова обвивает его руками и притягивает ближе к себе. Эд слушает, как ему в волосы шепчут признания в вечной любви, запах мяты щекочет нос.
Великое Нечто раскололось внутри Эда, оставив его беспомощно валяться среди осколков собственной гордости. И что-то глубокое, острое, взрезало тонкую оболочку сердца, и чернота расползалась по ней с каждым миллиметром проникновения. Словно какая-то безумная инфекция. Он почувствовал, как его внутренности темнеют, дрожат, и он мог только сидеть и тупо пялиться на Артабануса, который смотрел на него обеспокоенно и обнимал, пытаясь... утешить?
Эд хотел вырваться, хотел размахнуться стальной рукой, хотел с удовольствием почувствовать, как под ударом ломается челюсть. Воспоминание было таким ярким, что Эд ещё чувствовал боль, раздирающую позвоночник маленькими электрическими разрядами, разжигая огонь в груди и заставляя онеметь всё остальное.
Окончательное осознание было как стальной каблук, топчущий обломки, которые теперь представлял из себя Эдвард Элрик.
Девять месяцев пропали за долю секунды... что ещё он забыл?
- Эдвард...
Артабанус наклонил голову, и губы Эда вспыхнули от вкуса мяты.